На охотничьей тропе - [36]

Утром Тимофей пришёл на Лопушное, таща на плече три волчьих шкуры, а через два дня туда приехал председатель колхоза Пушков.

Поздоровавшись с охотниками, с Жаворонковым, он подошёл к Тимофею Шнуркову и, крепко пожав ему руку, сказал:

— Ты что же это, Тимофей Никанорыч, так тихонько, никому не доложив, из колхоза ушёл. Уж я от хозяйки узнал, что ты волков-то того…

— Время-то не ждёт, Васильич, я ведь большое обязательство взял. Надо навёрстывать. А с волками управился… Больше не прийдут на ферму.

— Спасибо! Спасибо от всех наших колхозников. Между прочим, на собрании порешили мы тебя премировать тремя овцами.

— Премировать? — удивлённо воскликнул Тимофей. — Да уж больно много чего-то!

— А как же! Вроде бы закон такой есть: охотнику выдавать овцу за каждого убитого хищника.

— Может и есть такой закон, Васильич. Но я не могу принять от колхоза такой подарок. Мне овцы ни к чему, а для вас они во как нужны. Не так просто трёхлетний план выполнить, надо каждую скотину беречь.

Пушков не сдавался.

— Всё это верно, Никанорыч. Но постановлением правительства и другое определено: за успехи в развитии животноводства колхозники получают дополнительную оплату труда. А ты великое дело Сделал: помог сохранить колхозный скот…

— Ты уж не обижай меня, — перебил Пушкова Тимофей, — вези назад овец. А зверьё уничтожать — это ведь моя, так сказать, должность.

— Ну, коли так, ещё раз большое спасибо от всего колхоза! — сдался Пушков и снова крепко пожал руку старому охотнику.

Промысловики внимательно слушали разговор Тимофея с председателем колхоза, одобрительно кивая головой. Лишь Андронников чувствовал себя неспокойно.

— Правильно, Никанорыч. Общественные интересы превыше всего, — пожимая руку Шнуркову, одобрительно сказал Жаворонков.

А Пушков, отъехав от охотничьей базы, думал: «Вот это охотник! Не то что Андронников. Люди одни, занятие одно, а понятие о долге разное».

Глава четырнадцатая

На досуге охотники завели разговор о перемещении зверей.

— Откуда это у нас козы и сохатые появились? — спросил Ермолаич, грея руки у печурки. — Тридцать лет прожил в этих местах, а никогда их здесь не водилось. А сейчас, смотри, сколько развелось. Сердце радуется…

— Н-да, — вмешался в разговор Тимофей Шнурков, — много появилось. Я вон намедни заприметил на Савоськиной гриве лося. Стог сена колхозники поставили, так всё ходит туда разнотравьем полакомиться. Громадный, просто буйвол и только. Сколько раз я им любовался. Стоит у стога, рога во какие, — и он развёл в сторону руки, — целая вешалка. Красавец!.. Я так думаю: из урмана[7] пришли.

— Из урмана? Так почему же они раньше не приходили, а тут вдруг пожаловали. Не-ет. — уверенно заявил Ермолаич, — не из урмана. Говорят, что из брянских лесов. Война пригнала. Может быть так и есть.

— Откуда пришли — это со временем будет известно, — заметил заведующий участком Сергей Прокопьев, — а вот о другом надо подумать.

— О чём?

— Браконьеров это стало сильно соблазнять. Как-то на Гудалихе нашёл я козью шкуру в кустах. Кто-то козу стукнул, мясо забрал, а шкуру припрятал. Зверей приберечь нужно, помочь расплодиться, через пяток лет можно и плановый отстрел организовать. Я начал наблюдать за пришельцами, учёт завёл. Хорошо приспосабливаются к жизни. Только вот браконьеры…

— И как только у людей рука поднимается! — сокрушённо вздохнул Андронников. — Ну, разведутся, тогда и бей. А сейчас… это ж вредительство.

— Ну и ты тоже не из хороших, — не выдержал Ермолаич.

— Это почему вдруг? — Андронников сделал удивлённое лицо.

— А потому: линную дичь бьёшь? Бьёшь. Яйца утиные весной собираешь? Собираешь. Разве же это не вредительство? Прихожу как-то к тебе в дом, а Настасья хвастает: садись яичницу есть, муженёк у меня целую корзину яиц утиных насобирал. Хорош муженёк, нечего сказать.

— Так то во время пожара на Тимонаихе, всё равно погорели бы, — сказал в оправдание Илья.

— У тебя на всё причины, — не унимался Ермолаич, но Илья больше не вступал в разговор, отошёл от охотников и, не раздеваясь, завалился на постель.

— Кто как не мы, охотники, должны беречь природу, — заметил Прокопьев. — А вот некоторые, вроде Андронникова, этого не понимают.

— Оно конечно, — подтвердил Тимофей, — это ведь не ранешнее время. Бей любую птицу, любого зверя без разбора, потому не твоё. Скупит купчишка за бесценок, потом господские жинки в этих мехах в гости шляются, а тебе и на сытую жизнь не хватает. Вот и бьёшь не жалеючи, лишь бы на кусок хлеба да на какую-нибудь никудышненькую одежонку заработать.

Верно, Тимофей Никанорыч! Теперь всё это наше, народное. По-другому к народному богатству и относиться надо…

Андронникова больше не занимали разговоры охотников. Он думал о своём: «Лось на Савоськиной гриве прижился! Дельно… Надо выследить да и потихонечку стукнуть. Себе на всю зиму мяса, да и на базаре за скотское сойдёт. Одному-то только тяжеловато будет увезти, надо с кем-нибудь на пару. А с кем?.. Ефим Мищенко? — этот струсит. Тимофей? — этому и не поминай, да и другие не лучше. Разве Салимку агитнуть? Этот, пожалуй, подойдёт. Ведь промолчал, когда застал меня на Кругленьком. Да и взятку принял. Теперь-то ему от меня не отвертеться, нет», — решил Илья.