На огненном берегу - [22]

Вражеский снайпер больше не стрелял.

Через неделю на личном счету у Насретдинова значилось уже до десятка истребленных фашистов. Но немецкие снайперы продолжали охотиться за нашими связными, подносчиками пищи и боеприпасов.

Комсорг 2-й роты старшина Григорий Шкабора проявлял особую заботу о питании бойцов. Не было случая, чтобы личный состав этого подразделения не получил бы пищи.

Так было и сейчас. В блиндаже Родичева старшина появился, как всегда, вовремя. Но был бледен и расстроен. Снимая с плеч термос, он через силу улыбнулся:

— Сегодня, братцы, вам придется быть на пище святого Антония. Видите, что сделал паразит — немецкий снайпер? — Шкабора указал пальцем на дыру в термосе. — Но это полбеды. Он, проклятый, испортил мне комсомольский билет, — Григорий достал из нагрудного кармана гимнастерки пробитую пулей красную книжечку. Потом, расстегнув гимнастерку, провел пальцем по фиолетовой полоске на груди. — Вот где прошла моя смерть.

— Счастливый ты, Гриша, легким испугом отделался. Могло быть и хуже, — заметил Николай Родичев.

— Не горюйте, товарищ старшина. Билет вам заменят, а синяк исчезнет. Вечером покажите мне то место, где вас обстрелял этот «паразит», и мы рассчитаемся с ним, — сказал Насретдинов.

…Наступило утро. Наш снайпер куда-то исчез. А на том месте, где вчера обстреляли старшину, начали твориться чудеса. По открытому полю вдруг пополз неведомо откуда взявшийся, набитый соломой мешок с прикрепленными к нему термосом и каской.

И «рыбка» клюнула на эту приманку. Вражеский снайпер выдал себя и был сражен.

Как-то вечером, когда совсем стало темно, вдруг за дорогой, против 1-й роты, в развалинах, зашипело радио, раздалась музыка, а за нею послышалась ломаная русская речь.

— Русь зольдат!.. Кончай война, здавайся плен… Тогда ты будешь живой. Много кушай. Не здаешься плен, будешь жаловаться. Наш армия ест сильная армия. На Вольга буль-буль тебе сделает…

— А сам ты не захлебнешься? — крикнул пэтээровец и дал несколько выстрелов. Репродуктор тут же умолк.

…Такие пропагандистские передачи гитлеровцы вели часто. Причем после каждой из них забрасывали наши позиции пачками пропусков, привязанными к кускам кирпича.

Однажды после такой передачи я ушел в 1-ю роту. Пробрался к самому крайнему расчету. Там у пулемета был всего один человек, а рядом с ним лежало противотанковое ружье. У меня екнуло сердце: «Что же случилось?»

— Где остальные? — спросил я солдата в тревоге.

Пулеметчик предупредительно прошептал:

— Тише, товарищ комиссар, немцы-то рядом. А бойцы вон там… — он указал рукой на темный дверной проем.

Я втиснулся в тесную комнатушку, пахнущую затхлой сыростью. За небольшим столиком, над миниатюрной коптилкой, сделанной из гильзы противотанкового ружья, рядом с которой стояла пустая литровая бутылка и лежала стопка немецких пропусков, склонились два пулеметчика и два пэтээровца.

— Что здесь происходит? Почему оставили оружие? — спросил я.

Гвардейцы встали и вытянули руки по швам.

— Мы на минутку оторвались, товарищ комиссар, вот для этого дела, — смущенно проговорил старший сержант Дятлов, подавая мне исписанный карандашом лист бумаги.

Читаю:

«Черти вы, фашистские дураки. Что вы пугаете нас Волгой? Это наша старая русская река. Чтобы бить вас, мы переправлялись через нее, когда она горела, и то не утонули. Мы думаем, что скорее сделаем „капут“ вам, чем вы нам „буль-буль“. А потому отправляем вам ваши пропуска обратно, может, они пригодятся вам в момент расстройства желудка после нашей бомбежки или обстрела „катюш“. А если вы вздумаете переходить к нам, то вам не нужно никаких пропусков, а просто поднимайте руки вверх и идите смело. Ждем вас. Пока. Гвардейцы».

Прочитав эту писанину, я улыбнулся.

— Что, может, не так? — робко спросил Дятлов.

— Все так. Только для этого у нас при политотделах есть инструкторы по работе среди войск противника. Они этим должны заниматься.

— Жди, когда они займутся, а тут как раз момент, — отозвался из полумрака бронебойщик.

— А мы и бутылку приготовили, чтобы послать им гостинец. А оно, выходит, нельзя, — разочарованно проговорил старший сержант.

— Почему нельзя? Бросайте!

Солдаты быстро начинили бутылку пропусками, вложив туда и свою записку. Закупорили ее пробкой. А потом Дятлов с бутылкой в руках влез на остатки стены второго этажа и швырнул ее через улицу. Посудина упала на кирпич, звякнула осколками стекла. Гитлеровцы всполошились, по всему кварталу подняли беспорядочную стрельбу. В небе засветились ракеты.

Разбрасывая пропуска и листовки в эти осенние дни, фашисты нередко совершали налеты мелкими группами на оборону наших войск, и там, где им удавалось захватить врасплох советских воинов, они втихомолку уничтожали их. Трупы уносили с собой, оставляя записки примерно такого содержания: «Мы ушли к немцам. Следуйте нашему примеру».

В те тревожные недели, особенно в ночное время, мы с Харитоновым регулярно бывали на переднем крае.

Однажды, облазив все огневые точки 3-й роты, мы на рассвете возвращались к себе. Пригибаясь в мелких траншеях и переползая открытые места, наконец добрались до прибрежного склона горы. Там было менее опасно, мы присели передохнуть.