На одном коньке - [7]

Колонна дружно взрывается криком:

— Долой Чемберлена!

И я, и все мальчишки радостно подхватываем, кричим что есть сил:

— Долой Чемберлена!

Мы рядом с колонной бежим вприпрыжку.

А вон несут попа. Очень страшный, гривастый. Толстый нос ярко-красный, огромный, как башмак.

В этой колонне подмывающе весело поют сразу две песни: «Сергей-поп! Сергей-поп!» и «Мы на небо залезем, разгоним всех богов!»

А люди все идут и идут, барабаны бухают и бухают, музыка гремит. Мы, ребятишки, пытаемся идти в ногу с колонной, шагаем широко, как только можем, и все-таки отстаем и снова пускаемся вскачь.

Вдруг все подняли головы. Там, в голубой бездонной выси, тарахтит маленький зеленый самолетик. Вот теперь он большой, пролетел совсем низко, треща, как военкомовский мотоцикл, и от него отлетело белое облако. Смолкли оркестры и песни.

— Листовки! Листовки! — закричала толпа.

Но вот транспаранты, кострища знамен, расплавленная медь оркестров — все сгрудилось возле рабочего клуба. С балкона кто-то в белой косоворотке кидал в притихшее людское море уже знакомые мне слова:

— Революция… Пролетарии… Чемберлен… Буржуазия… Товарищи! Да здравствует!..

Между тем детвора проникла в затененный четырехугольник внутреннего двора клуба. Здесь стоит на высоких тонких колесах аэроплан. По его крыльям с красными звездами ползают мальчишки и считают дырки от пуль.

И я забрался, и тоже считал, только дырок было больше, чем мог я сосчитать. Увидел я тут и Кольку, и всех наших ребят, обрадовался.

А потом мы бежим домой. Колонны распались, погасли медные трубы. Вдоль улиц и переулков, громко топоча, расходятся люди. На опустевшей мостовой подсолнечная шелуха, окурки, конфетные обертки и кем-то преданный, брошенный в пыль маленький красный флажок на свежеоструганной палочке. Я подхватил его на бегу.

Шальной от всего пережитого, от зноя и усталости, с флажком в руке, влетаю я в нашу прохладную комнату и уж совсем из последних сил кричу:

— Долой Чемберлена!

— Эк тебя розняло, — сочувствует бабушка и ведет меня за руку умываться. И еще я успеваю заметить, что сандалии мои и носки белеют возле кровати.

За столом я запихиваю в рот горячий пирожок, давлюсь, кашляю. Бабушка смеется, похлопывает меня по спине:

— Не спеши… пролетарий!

Но я все-таки успеваю ей рассказать и про самолет во дворе клуба, и про дырки от пуль в его крыльях.

— Господь милостив, — говорит бабушка.

А я негодую:

— Бабушка! Нет никакого господи!

Вечером, засыпая в кровати, я спохватился, из последних сил поднимаю голову с подушки и еще раз пытаюсь вразумить бабушку, моего лучшего друга, который так нелепо и смешно заблуждается.

— Бога нет, бабушка, — говорю я как можно теплее и убедительней, — ты не думай, нету его…

— Ну и господь с тобой… Ты спи, — тихо отвечает она и привычно крестит меня на сон грядущий.

Но этого я уже не вижу.

ПОХИТИЛИ!

ы с Верочкой Поповой жили в одном доме и были большими друзьями. До сих пор я не могу понять, отчего иной мальчишка стыдится дружбы с девочкой. Может быть, девочки хуже мальчиков? Так нет же, нисколько. Вот взять хотя бы эту историю…

Дело было летом. От кого-то мы узнали, что в городе есть теперь пионерский отряд. И вот как-то под вечер мы выбежали из дому и помчались в ту сторону, где, по рассказам, в сгоревшей школе собирались пионеры. Они эту школу хотели отремонтировать сами.

К полуразрушенному школьному зданию мы подоспели вовремя. Пионеры уже собрались, все как один с красными галстуками! Это было невиданное зрелище. И все ребята были куда старше нас…

Пришел вожатый — комсомолец в чистой, выгоревшей добела гимнастерке и такой же буденовке. У него на ремне висела новая желтая кобура с наганом. А надо сказать, совсем еще недавно кончилась гражданская война. То пулемет на чердаке отыщется, то винтовки в подвале обнаружатся. Кое-кто еще не прочь был с Советской властью повоевать.

Мы взялись за руки и подошли к вожатому, красные от смущения.

— Я знаю, — сказал вожатый, — вы пришли проситься в пионеры.

Мы кивнули. Тут нас окружили пионеры. Они посмеивались над нами, но не прогоняли, только кто-то сказал:

— Маленькие еще!

Но вожатый подумал и говорит:

— А что, если их в помощники взять? А как подрастут, можно будет и принять.

— Можно взять, — согласились все. — Они ничего ребята!

Верочка тихо, очень тихо прошептала:

— Без галстуков?

Но никто, кроме меня, этого не расслышал, и, кажется, никто не заметил, что глаза ее подозрительно набухли.

Нам поручили собирать щепки и складывать их в кучу. Когда же все здорово устали и сели в кружок, вожатый стал рассказывать про гражданскую войну. Потом мы пели. Ах, какие прекрасные песни мы пели…

Я помню одну очень печальную и гордую песню про то, как белогвардейский седой генерал приказал расстрелять пленных красноармейцев. Они сами вырыли себе могилу, и генерал им сказал: «Вы землю просили — я землю вам дал, а волю найдете на небе!» А они ему отвечают: «Не смейся над нами, коварный старик…»

А потом мы все по команде вскочили и построились в ряды. Вперед вышли горнист с барабанщиком и знаменосец с алым знаменем, на котором был нарисован костер.

Тихий теплый вечер опускался на город. Закатное солнце, казалось, пылало в нашем знамени.