На нашей ферме - [33]

— На место, Булли! — скомандовал хозяин бульдога.

Наконец всех собак изгнали за дверь, вслед за ними полетела и ящерица.

Церемония скоро окончилась. Все сияли от удовольствия, все, кроме Бартоломью. Он мирно спал. Но пастор, брызнув ему водой в лицо, бесцеремонно разбудил его. Поглядев на странное сборище, Бартоломью разревелся. Мать успокаивала его и так и этак, чего только с ним не делала — приплясывала, подкидывала испуганного бедняжку. Потом с ним нянчилась миссис Мак-Дулан, приговаривая: «Успокойся, успокойся, крошка». Но Бартоломью отверг все их ухищрения и раскричался до того, что стало страшно, как бы в нем что-нибудь не лопнуло. Все женщины по очереди пытались его унять, но безуспешно.

— Наверное, животик пучит, — сочувственно прошептала миссис Райен, и миссис Джонсон понимающе кивнула головой.

Мать снова взяла его на руки и показала собаку, но собаки не привлекали Бартоломью. Тогда Сэл выбежала с ним во двор и посадила его на старенького пасторского мула, стоявшего у изгороди в глубоком раздумье. И Бартоломью немедленно успокоился!

Длинный стол, сооруженный в сарае, был заставлен всякой снедью. Отец пригласил общество приступить к трапезе. Гости расселись на скамьях и принялись разглядывать убранство. Стены сарая были украшены зелеными ветками и початками кукурузы. В углу стояли мешки с лущеным зерном, а с балки свешивалась старая сбруя — отец охотно давал ее взаймы всякому, кто бы ни попросил. Вместе с Пэдди Мелони он раздавал жаркое; отец стоял у одного конца стола, а Пэдди — у другого. Оба орудовали длинными ножами. Отец священнодействовал молча и сосредоточенно, Пэдди же сопровождал все свои действия веселыми прибаутками.

— Вам курочки или свининки? — громко вопрошал он, выразительно лязгая ножом, и отваливал на протягиваемые ему тарелки солидные порции мяса.

Когда гости требовали от него добавки, он советовал им «добавить у себя дома». Пастора он называл «хозяином». В общем, Пэдди был в своей стихии!

Пир удался на славу. Гости сидели за столом, пока не опустошили все, что было наготовлено. Затем все вернулись в дом и начались танцы. Весь вечер до глубокой ночи не умолкая пиликала гармоника, а во дворе у повозок мелькали силуэты утомленных женщин с ребятишками на руках.

На выгоне измотанные мужчины, промокшие до колен от обильной росы в высокой траве, звали и ловили своих лошадей.

Какие странные и причудливые очертания принимало все это в темноте! И только, когда уже совсем рассвело, на восходе солнца последняя повозка, тяжело громыхая колесами, укатила с крестин Бартоломью.

Глава 2. Прощай, старая ферма!

— Кис, кис! — Сара звала кошку, стоя с блюдечком молока у самой двери.

Кошка грелась на солнышке, моргала глазами, игриво перевернулась на спинку, но не шла.

— Ты уже и на молоко не смотришь! Совсем заелась! — сказала Сара, возвращаясь на кухню.

Кошка лениво мурлыкнула, как бы подтверждая правоту ее слов.

Теперь в Шингл-Хат все наедались досыта. Миновали трудные времена. На ферме все дышало достатком и довольством. На лугу паслись широкозадые крепкие лошади, упитанные и свежие. Загон был полон породистых коров с лоснящейся шерстью, весенних телят, бычков-четырехлеток, да таких, что не стыдно показать и на выставке. Под навесом стояла наша собственная жнейка-сноповязка, в поле работали два плуга, и, на горе ростовщикам, закладная на ферму была полностью оплачена.

Шесть лет подряд мы собирали превосходный урожай пшеницы. Что ни делал отец, все сходило гладко. Если он запаздывал вовремя посеять, обязательно начинались сильные дожди. Если у других фермеров сорняки глушили ранние посевы или их поражала ржа либо еще какая-нибудь нечисть, у нас пшеница отлично всходила и давала обильные урожаи. Случалось и так, что дождей не было вовсе: они как будто нарочно поджидали, пока отец примется сеять. У Андерсона, Джонсона и других соседей ранние всходы выгорали и гибли, а на нашу пшеницу любо-дорого было смотреть! И отец стяжал себе славу человека дальновидного, упорного и практичного. Соседи похваливали его, ставили своим сыновьям в пример: вот чего можно добиться от земли, если приложить руки и пошевелить мозгами.

Но отцу все было мало. Он поговаривал о том, чтобы продать нашу ферму, да получить где-нибудь в другом месте участок побольше, акров так в тысячу, и поставить хозяйство на широкую ногу. Мать была против: она считала, что нам хорошо и здесь, в Шингл-Хат. Лучшего она и не желала. Много она потрудилась за свою жизнь, отдала ферме лучшие годы. Экономила каждый кусок — каких трудов ей стоило выкормить и выходить нас. И теперь ей хотелось одного — дожить здесь остаток своей жизни, спокойно умереть и лечь в землю неподалеку от своего дома.

Но все остальные были согласны с отцом. Мы жаждали какой-нибудь перемены и не задумывались, что она принесет с собой‚ — нам только хотелось куда-нибудь перебраться. Собрать пожитки, согнать скот, ночки две проспать под повозкой на пути в обетованную землю… Так сладостно было помечтать обо всем этом! Нам не терпелось поскорее дожить до этого дня.

— Ну как, никаких следов? — спросил отец Дейва, только что возвратившегося с поисков пропавшей лошади.