На Муромской дороге - [12]

Балабанов лежал на застеленной белой, совсем как у Аси, простынею постели и сокрушался неустроенности жизни в диких джунглях, где дикие розы, весьма симпатичные на мордашку, мечутся неприкаянные и всё время теряют то очередного Хулио, то непонятно откуда берущихся Хуанито. Другое дело у нас…

Притормозив на этой мысли, Балабанов вдруг пришёл к выводу, что и у нас далеко не всё в порядке. Взять хотя бы Марианну, не ту, что в джунглях, а ту, что за стеной. Как же это она при таком обилии Хулио в столице, так и не обзавелась Хуанито? Правда, народишко эти Хулио, надо честно признать, ненадежный. Иное дело сам Балабанов…

Последняя мысль была особенно интересной, но зацикливаться на ней капитан не стал, памятуя о том, что пришёл в эту квартиру не на свиданку, а исключительно по служебной надобности. И вообще: если каждой столичной Марианне дарить по Хуанито, то ни сил не хватит, ни денег на алименты.

Подхватился Балабанов с первыми лучами солнца и, не тревожа спящей сладким сном Марианны, рванул к «Интернационалю», где его уже поджидал расстроенный Гонолупенко, нервно прохаживающийся перед главным входом. Балабанов окинул взглядом гигантское здание из стекла и бетона, мимоходом прикинув, что под крышей наверняка поместилось бы всё население его участка, да ещё и место бы осталось для скота. Балабанов городов не любил в принципе, а уж о таких мегаполисах, как Москва, и говорить нечего. Всю свою сознательную жизнь он провёл в местах отдалённых от шума, гама и городской суеты. Даже армию отбарабанил на задворках цивилизации. Ну разве что считанные годы, проведённые в училище, можно было зачесть в городской стаж. Но областной центр, это всё-таки не столица, не тот, прямо скажем, масштаб.

– Кинолог, собака, такой лай поднял по поводу пропавшей цепи, словно она его собственная, – пожаловался капитану сержант – Ну попадутся мне эти журналюги, я им пока у, как милиционера грабить.

– Золотая цепь, что ли? – посочувствовал Балабанов. – Да кабы золотая, а то Джульбарсова, – махнул рукой Гонолупенко, – Этот сукин сын никому проходу не даёт, рычит, верните цепь и точка.

– Кто рычит? – не понял Балабанов. – Кинолог? – Джульбарс! – рассердился Гонолупенко. – Ты что сегодня, капитан, как пришибленный?

– Тебя бы на моё место, – вздохнул Балабанов. – Небось, про Джульбарса и не вспомнил бы.

– Я же говорил – ведьма, – просиял лицом Гонолупенко. – Да какая там ведьма, – огорченно сплюнул Балабанов. – А эти два её Хулио, что Игнасио, что Альберто, полные психи. Я им говорю, Надя двоюродная сестра дикой розы, а они мне – какая Надя?

– Какая Надя? – растерянно повторил Гонолупенко.

Ответить Балабанов не успел, поскольку к дверям «'Интернационаля» подкатил белым лебедем «Мерседес», и из него выпорхнули два сизых голубя – Портсигаров и Коля.

– Ну, что же вы, – накинулся на них Балабанов. – Стингер места себе не находит с похмелья, всю посуду в отеле перебил. А вас всё нет и нет. – Фаринелли, кастрат чёртов, зажал лимузин, еле-еле отбились, – отозвался Портсигаров. – Как Стингер, значит, и говорил – «Мерседес» белый.

– Да, – почесал затылок Балабанов. – Но это не Стингерова машина. – Иди ты! – удивился Коля. – То-то кастрат так визжал, словно мы у него любимую собственность отнимали.

– Водка иес? – спросил внезапно Гонолупенко. – Водка есть, – подтвердил Портсигаров. – На опохмел хватит. – Тогда чего мы ждём? – удивился Коля. – Садитесь в машину и поехали. – А Фаринелли? – вспомнил сердобольный Балабанов. – Это же его «Мерседес». – Перетопчется, – махнул руной Портсигаров. – Не велика птица.

Белый лебедь стремительно рванул от дверей отеля «Интернациональ». Балабанов, привыкший к жёсткому седлу мотоцикла, чувствовал себя в чужой машине неуютно. К тому же его мучила жажда, а к водке душа не лежала.

– Пей пиво, – протянул ему банку Портсигаров. – При похмельном синдроме первое средство.

Балабанов советом опытного человека пренебрегать не стал, и выдул сразу две банки. Гонолупенко о Колей пили водку. Сидевший за рулём Портсигаров завистливо вздыхал и с отвращением щурился на дорогу, забитую под завязку рычащими собратьями кастратова «Мерседеса».

– Утренние газеты читали?

Балабанов с опаской взял в руки брошенную на переднее сидение Колей увесистую папку. Душа у капитана в этот момент ушла в пятки от предчувствия разоблачения, но привычное к таёжным хитростям предчувствие в столице, к счастью, попало пальцем в небо. Портрет Гонолупенко украшал первые страницы всех без исключения газет. И также все без исключения газеты напечатали интервью со Стингером и почему-то эксклюзивные.

– Вот тебе на, – расстроился Балабанов. – А эксклюзива мы им как раз и не давали. – Зато они нам морду не набили, – утешил Коля. – Выходит, квиты.

– А куда мы едем? – На телевидение, – глянул на часы Коля. – Чрез час запись. – Как через час?! – ахнул Балабанов. – У нас же это… нет оркестра. – Нет, так будет, – отмахнулся Коля. – В крайнем случае, споёт под фанеру. – Фанера, это не совсем то, – задумчиво протянул Балабанов. – Вы ему бубен дайте или барабан. Что же он по фанере стучать будет, как какой-нибудь аферист. – Вот! – восхитился Портсигаров. – Я всегда тебе говорил, Коля, что настоящий артист под фанеру петь не будет. Это тебе не голосуй. Сунул десять тысяч баксов в потную руку и погнал по городам и весям. – Будет ему бубен, – нехотя сказал Коля. – Что вы волнуетесь. Миллион он у нас отработает по полной программе.