На море - [47]

Размышления эти длились не более минуты, и я снова бросился на поиски своего друга. Я нашел его среди матросов, строящих плот. Тронув Бена за рукав, я отвел его в сторону и передал ему слова капитана. Как ни был мужественен Бен Брас, но известие это ошеломило его. Я видел, как он побледнел и даже сначала не мог говорить.

- Ты уверен в этом? - спросил он меня наконец.

- Совершенно, - ответил я.

- Бочка с порохом!

- Он сказал мне это в ту минуту, когда отплывал. Я думаю, что он хотел только напугать нас.

- Нет! Он сказал правду, Вилли. Черт возьми! Ведь мы не весь порох отдали королю Динго, я вспомнил! Я видел, как капитан прятал одну бочку, которую сначала поставил в счет старому негру, а затем утаил ее. Я не был тогда уверен в этом, а теперь не сомневаюсь. Милосердный Боже, дитя мое! Мы погибли!

Спокойствие, которое я почувствовал, предположив, что капитан солгал, сразу пропало, и новая тревога, еще более жгучая, опять наполнила мою душу. Бочка, украденная у короля Динго, была, следовательно, на борту, а вор бежал от катастрофы, жертвами которой мы должны были стать! Мы вместо него платили за кражу!

Бен стоял неподвижно, как бы прислушиваясь, не раздастся ли взрыв. Скоро, однако, обычное присутствие духа вернулось к нему, и он, сделав мне знак следовать за ним, бросился к передней части судна. Матросы в это время спускали в море грот-мачту, и никто из них не видел, куда мы шли. Бен подошел к носовой части судна, затем к вантам бушприта и жестом подозвал меня к себе. Посоветовав мне не говорить ни единого слова относительно пороха, он продолжал:

- Пусть себе делают плот, быть может, они успеют закончить его. Будем надеяться, что Бог нам поможет в этом. Ведь мы ничего плохого не делаем, стараясь спасти свою жизнь. Порох должен находиться по соседству с каютой, и здесь не так опасно, как сзади; тем не менее мы должны спешить. Живей, малыш! Две эти доски помогут нам. Перережь эти веревки, а я пойду за деревом. Скорее же, скорее, малыш!

И Бен Брас отделил топором две доски, тянувшиеся по обе стороны планшира до того места, где большими буквами было написано название судна. Спустя минуту эти доски были уже на воде, и он связал их веревками, которые я ему принес. Взобравшись затем на бушприт, Бен срубил там несколько шестов, а я в это время доставал для него штаги и веревки. Все это в свою очередь было спущено на неподвижную поверхность океана.

Когда Бен нашел, что леса уже достаточно, он положил топор, с помощью веревки спустился на доски, брошенные им на море, и пригласил меня следовать туда же за ним. В эту минуту до нас донеслись радостные крики матросов, кончивших, по-видимому, свою работу. И действительно, я увидел, что они садятся на плот. Еще минута, и я остался бы последним на горящем остове "Пандоры". Последним? А пятьсот человеческих существ, заключенных внутри судна? Разве они не были людьми, и жизнь их не была им так же дорога, как и нам?

Ужасное воспоминание, от которого кровь моя стынет в жилах и о котором я не могу говорить без того, чтобы по всему телу не пробежала дрожь...

Что стало с неграми с того момента, когда начался пожар на "Пандоре"? Где были эти несчастные, что они делали и какие меры приняты были, чтобы их спасти? Нет! Никто с той минуты, когда раздался тревожный крик, помешавший их топить, никто, кроме меня, не подумал о них! Они все еще оставались в межпалубном пространстве. Оттуда их крики раздавались по-прежнему, но матросы не обращали на них никакого внимания.

Весьма возможно, что до той минуты, когда был закончен плот, главной причиной страданий негров была жажда. Они продолжали просить воды и разрешения погулять, потому что выходили только накануне и почти задыхались. Но я думаю, что у них не было ни малейшего подозрения об опасности, угрожавшей им. Дым на кормовой части судна поднимался вверх перпендикулярно и не доходил до них, а пламя было не так видно, чтобы броситься им в глаза. Можно было с достоверностью сказать, что они ничего не подозревали о пожаре. Видя необычное поведение экипажа и прислушиваясь к шуму на палубе, к ударам топора, которым рубили грот-мачту, к страшному стуку при ее падении, они могли лишь догадываться, что, кроме жажды, им угрожает еще что-то другое. Не имея ни малейшего понятия о том, как управляют судном, они не могли представить себе, что за маневры совершаются наверху. Кораблекрушением это не могло быть, потому что судно стояло неподвижно на месте, а встревоженные лица матросов не имели для них особенно важного значения. Неведению негров скоро был положен конец. В ту минуту, когда я собирался покинуть "Пандору", сквозь столб дыма, выходившего из каюты, прорвался целый сноп пламени. За ним последовал второй, еще более громадный и более яркий, затем третий, и наконец пламя полилось целой полосой и больше не прекращалось. Луна побледнела перед этим ослепительным светом, который залил золотом все судно, как лучами появившегося неожиданно солнца.

Крик отчаяния вырвался из недр горящего судна, крик, который заглушил на несколько секунд зловещий треск дерева и которого я не забуду до последнего часа своей жизни. Я повернулся в ту сторону, откуда слышался этот душераздирающий крик. При свете пожара я увидел лица несчастных негров, прижавшихся к решетке, которая не пускала их на свободу. Их глаза метали молнии, на губах белела пена, ослепительно белые зубы были стиснуты. Пламя быстро приближалось, и дым добирался уже до люка, заделанного решеткой, которую они с бешенством трясли. Первым моим движением было вернуться к Бену Брасу, с нетерпением поджидавшему меня, но в эту минуту я увидел топор, брошенный им. Я поспешно схватил его. Мне пришла вдруг мысль перерубить решетку в люке. Я знал опасность, которой подвергался, я не забывал о бочке с порохом, но я не мог смотреть на этих несчастных, не мог допустить, чтобы на глазах моих сгорело столько человеческих существ - и не сделать ни малейшей попытки к освобождению их из тюрьмы.