На меже меж Голосом и Эхом - [9]

Возможно, наиболее приметная из них касается нетипичного для «Поэмы» «фоносемантического автокомментария» («автометаописания» – Р.Д. Тименчик). Речь, конечно, идет о строке Не ко мне, так к кому же? и о сноске к ней: Три «к» выражают замешательство автора (в композиционном отношении любопытно, что это именно сноска; ничем не противоречащее по тону другим авторским примечаниям к тексту «Поэмы», это указание могло войти в их состав – и, однако же, не вошло, как и еще в нескольких подобных случаях; паратекст (Ж. Женетт) «Поэмы» получил еще большую сложность благодаря введению противопоставления «конечные примечания – подстрочные сноски»; возможно, в данном случае Автору требовалась чуть большая, чем обычно, «оперативность» комментария). В «Слове о полку Игореве» есть редкий и приметный контекст: рече Гзакъ къ Кончакови , где встречаются те же три «к» подряд. Возможно, они также выражают «замешательство» (не Автора, а персонажа); ханы в этот момент находятся в некотором затруднении и обсуждают свершившееся бегство Игоря. Также возможно, что одно из къ появилось в результате описки-редупликации. Насколько можно судить, впервые на это совпадение указал А.Ю.Чернов (см.: Чернов А.Ю. «Бежали струны по гуслям…» // Слово о полку Игореве. 800 лет. М., 1986. С. 509), не усмотревший, однако, прямой интертекстуальной связи между «Словом» и «Поэмой». Он же высказал предположение, что этот контекст в «Слове о полку Игореве» (авторская речь, предваряющая реплику персонажа) может содержать фонетическую пародию «гортанной» тюркской речи или же «тотемную дразнилку» «лебедян» (два слога ко и перед ними два къ, где ъ вопреки фонологическим процессам может иметь «поэтическую» огласовку /о/, тогда ко – ко – ко – ко).

Внимание Ахматовой к этому контексту могли привлечь и некоторые дополнительные обстоятельства. В диалоге Гзака и Кончака обсуждается, в числе прочего, возможность наказать сына за вину отца, и появляется страшно современное слово: аже соколъ къ гньзду летитъ соколина рострьляеве.

Любопытное схождение этих же мотивов демонстрирует и «Словарь живого великорусского языка» Даля. На слово разстрьлъ у Даля упоминается «расти. Gentiana см. колокольчики», а посмотрев на колокольчики, увидим «раст. Gentiana (…) разстрьлъ (…) соколій-перелет». Открыв на соколъ, найдем и растение соколій-перелетъ, и соколича, а на соседней странице (на сокровище) Слово о полку Игоревь сокровище нашей древней письменности.

Многие фрагменты ПБГ получают дополнительное звучание, если допустить, что они – в том числе и о сыне. Следует учитывать ориенталистский, степной круг интересов историка Льва Гумилева. Образ соколенка напоминает и о другом сыне мертвого отца – Орленке Ростана. «Орленком» увлекалась Цветаева, много напророчившая, обыгрывавшая имя Лев как царственное (лев – цари – орел – хищные птицы – сокол). Орла как будто нигде нет, но вторая часть поэмы называется Решка.

Пушкин изучал лексику соколиной охоты. Его записка «О соколиной охоте» заканчивается поразительной констатацией: Секретарь – расходчик. Кто был для Ахматовой секретарь и чем он был связан с расходом – ясно: Мне б свинцовую горошину От того секретаря. Здесь же у Пушкина о привязывании к ноге сокола колокольчика: вообще сокол и колокол связаны, и в том числе через общий элемент кол, что дополнительно обращает к теме казни (на колу, кстати, был казнен уже упоминавшийся Глебов).

Стоит, пожалуй, привести словарик элементов, мотивов, лексем и имен, неоднократное появление которых придает такую плотность прослеживаемому комплексу. Те, которые не появляются в ключевых текстах и обнаруживаются только через ассоциации, снабжены знаком *. Всеволод, Глебов, Глебова, Глебовна, – ккк-, Князев, князь, * кол, колокольчик, * орел, * орленок, расстрелять, секретарь, сокол, соколенок-соколич, соколиная охота .

2. Поэтика падежа и семантика «следов».

Исследование оборота с приименным беспредложным родительным падежом и его места в истории русской поэзии приводит, в числе прочего, к такой важнейшей его семантической разновидности, как оборот, основанный на метонимии или синекдохе (автор этих строк склонен считать синекдоху разновидностью метонимии, а не самостоятельным тропом). Кстати говоря, сильная разновидность такого оборота любопытным образом отличается от «классической» метонимии. Если, допустим, классической метонимической трансформацией выражения девушка в черной шубке (в предложении Он шел за девушкой в черной шубке ) будет выражение черная шубка (предложение Он шел за черной шубкой ) – метонимическое сжатие, то обороты описанного типа предполагают, наоборот, расширение – например, в выражение запах девушки в черной шубке (предложение Он шел за запахом девушки в черной шубке ). Как и полагается по правилу Куриловича, метонимизация оказывается основана не на замещении (как метафора), а на синтаксическом смещении. Но в случае классической метонимии позицию изменяет то слово, которое оказывается носителем метонимического значения ( шубка ), а в случае метонимического генетивного оборота – слово-носитель буквального значения (