«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие - [21]
Приветственно улыбнувшись, Немухин поздоровался, рассматривая при этом, кто есть кто в нашей пестрой компании, затем придал своему лицу обычное для него серьезное выражение и, обращаясь ко мне, сказал:
– Хотел было к тебе зайти сегодня, потолковать кое о чем, а тут вот повстречались на дороге – можно сказать, знак судьбы.
– Располагайся, Владимир, здесь вполне удобно сидеть – все видно, и никто не мешает. Мы немного подвинемся и места всем хватит.
– Ну, что ж, можно и присесть, я сегодня порядком натопался.
Немухин, сняв с себя внушительных размеров этюдник, который на манер ружья был приделан у него за спиной, собрался было садиться. Однако вдруг остановился и стал сосредоточенно высматривать что-то в придорожных кустах.
Жулик, виляя хвостом, подошел к нему, как бы предлагая помочь, но Немухин уже полез в кусты и через минуту с довольным видом выволок оттуда пустой деревянный ящик. Поставив ящик плашмя, он уселся на него, для надежности немного поерзал и ворчливо сказал:
– Что-то дома у меня нынче работа не клеилась, надо, думаю, пойти, пописа́ть этюды на природе, рассеяться…
Тут он вскочил и, взяв ящик в руки, осторожно стал обтрясать его.
– Что это вы взвились, как ужаленный, не на гвоздь ли присели? – насмешливо спросил Иван Федорович.
– Гвоздь тут не при чем. У меня установка такая: всякую найденную вещь внимательно осмотреть.
И Немухин вновь уселся на ящик.
– Был я как-то раз в Узбекистане, с одной экспедицией. Представлял я в их штате, как ни странно, самого себя, т. е. числился художником. Однажды пошел я на природу – ну, как сегодня, этюды писать. Там, рядышком, арык плескался, пару деревьев торчало и магазинчик, эдакая глинобитная развалюха, стоял. Все вместе смотрелось достаточно колоритно, вот и решил я поработать в традиционном ключе – на пленере.
Взял во дворе магазина ящик пустой, сел на него и тружусь себе в удовольствие. Но вот, когда закончил и пошел ящик тот назад отдавать, увидел, что в нем полным-полно скорпионов. Ползают скопом да хвостами своими – ядовитыми крючьями трясут. Меня аж пот холодный прошиб, и это при сорокоградусной-то жаре!
Спрашиваю у продавца: «А они кусаются, скорпионы ваши, или просто так – ползают себе и все?»
Он же мне, узбек этот, важно, как у них всегда водится, отвечает: «Конечно, кусаются, дорогой товарища, и еще как! Очень даже плохо от такого укуса хорошему человеку может быть».
Теперь-то я осторожный, все проверяю – мало ли какая дрянь заползет. Мне вот рассказывала одна бабка местная, как гадюка приноровилась к ним в дом заползать, молоко пить. Прямо в кувшин заскальзывала! Потом вроде бы выяснилось, что это ее из вредности один бывший монах науськивал. Он-де был распаляем блудной похотью – к ней, когда она, естественно, молодухой еще числилась, ну и пакостничал от всей души. А здорово это звучит «распаляем блудной похотью!» – и тут Немухин, развернувшись ко мне, спросил, не без ядовитости:
– Ты, к примеру, колористом считаешься, вот и скажи мне, какого цвета это состояние тебе видится?
– Грязно-вонючим, – ответил за меня Иван Федорович. – Я эту бабку знаю, и потому точно могу вам сказать: ей смолоду это все никаким другим цветом не представлялось.
– Я, Владимир, тебе лучше скажу, почему тебя скорпионы не покусали.
– Это почему же?
– Очень просто – они своих не кусают. В ихней породе кровное чувство очень развито, а ты у нас прирожденный скорпион, да еще ноябрьский, и сам норовишь все время кого-нибудь цапануть, вот они и постеснялись.
Немухин хмуро усмехнулся, пошевелил кустистыми бровями и, ничего не сказав в ответ, стал рыться в кармане брюк. Он вытащил оттуда смятую пачку «Севера» и закурил, запуская в свою широкую грудь едкий табачный дым.
– Ты что обиделся, что я тебя «колористом» назвал? – спросил он наконец, осторожно вытолкнув из себя кольчатый столбик дыма. – И зря! В этом, право, ничего дурного нет. Да ты и есть чистой воды колорист, весь, насквозь, до мельчайшей жилки цветом пропитан. А вот конструктивной идеи у тебя по существу нет, ты все эмоциями живешь, на одном вдохновении.
Для меня же, – продолжал Немухин, вытолкнув из себя еще один столбик дыма, – очень важно бывает подавить первичную эмоцию, чтобы дать место анализу. И еще интуиции. Интуиция, она в моем понимании и есть то главное, что направляет анализ, делает его «достоверным». А основа всех основ – это Великая Пустота, в которой сосредоточено все и из которой это «все» только и можно черпать.
Конечно, всяк это по своему делает. Я знавал одного живописца, так он, например, говорил, что следует адаптироваться к комете Галлея, у которой период приближения к Земле семьдесят шесть лет…
Тут, видимо, почувствовав, что он вклинился в общий разговор с чересчур уж специальной темой, Немухин приостановился и вопросительно оглядел собеседников.
– М-да, – чуть кашлянув, сказал Валерий Силаевич, – это очень точно определено вами словесно: «Великая Пустота». В еврейском тексте «Книги Иова» говорится о том, что Бог «распростер Цафон над пустотою, повесил землю над ничем». Цафон – это космическое планетарное тело, в буквальном смысле гора. В православной Библии «Цафон «переводится как «Север». Итак, наш мир висит в Великой Пустоте. Отсюда же и вытекает проблема Безмолвия, о которой писал Прокл и другие неоплатоники. Интересно, в каких образах вам, как художнику, это все видится?
Вниманию читателя предлагается первое подробное жизнеописание Марка Алданова – самого популярного писателя русского Зарубежья, видного общественно-политического деятеля эмиграции «первой волны». Беллетристика Алданова – вершина русского историософского романа ХХ века, а его жизнь – редкий пример духовного благородства, принципиальности и свободомыслия. Книга написана на основании большого числа документальных источников, в том числе ранее неизвестных архивных материалов. Помимо сведений, касающихся непосредственно биографии Алданова, в ней обсуждаются основные мировоззренческие представления Алданова-мыслителя, приводятся систематизированные сведения о рецепции образа писателя его современниками.
Марк Уральский — автор большого числа научно-публицистических работ и документальной прозы. Его новая книга посвящена истории жизни и литературно-общественной деятельности Ильи Марковича Троцкого (1879, Ромны — 1969, Нью-Йорк) — журналиста-«русскословца», затем эмигранта, активного деятеля ОРТ, чья личность в силу «политической неблагозвучности» фамилии долгое время оставалась в тени забвения. Между тем он является инициатором кампании за присуждение Ивану Бунину Нобелевской премии по литературе, автором многочисленных статей, представляющих сегодня ценнейшее собрание документов по истории Серебряного века и русской эмиграции «первой волны».
Настоящая книга писателя-документалиста Марка Уральского является завершающей в ряду его публикаций, касающихся личных и деловых связей русских писателей-классиков середины XIX – начала XX в. с евреями. На основе большого корпуса документальных и научных материалов дан всесторонний анализ позиции, которую Иван Сергеевич Тургенев занимал в национальном вопросе, получившем особую актуальность в Европе, начиная с первой трети XIX в. и, в частности, в еврейской проблематике. И. С. Тургенев, как никто другой из знаменитых писателей его времени, имел обширные личные контакты с российскими и западноевропейскими эмансипированными евреями из числа литераторов, издателей, музыкантов и художников.
Книга посвящена истории взаимоотношений Ивана Бунина с русско-еврейскими интеллектуалами. Эта тема до настоящего времени оставалась вне поле зрения буниноведов. Между тем круг общения Бунина, как ни у кого другого из русских писателей-эмигрантов, был насыщен евреями – друзьями, близкими знакомыми, помощниками и покровителями. Во время войны Бунин укрывал в своем доме спасавшихся от нацистского террора евреев. Все эти обстоятельства представляются интересными не только сами по себе – как все необычное, выходящее из ряда вон в биографиях выдающихся личностей, но и в широком культурно-историческом контексте русско-еврейских отношений.
Книга посвящена раскрытию затененных страниц жизни Максима Горького, связанных с его деятельностью как декларативного русского филосемита: борьба с антисемитизмом, популяризация еврейского культурного наследия, другие аспекты проеврейской активности писателя, по сей день остающиеся terra incognita научного горьковедения. Приводятся редкие документальные материалы, иллюстрирующие дружеские отношения Горького с Шолом-Алейхемом, Х. Н. Бяликом, Шолом Ашем, В. Жаботинским, П. Рутенбергом и др., — интересные не только для создания полноценной политической биографии великого писателя, но и в широком контексте истории русско-еврейских отношений в ХХ в.
Биография Марка Алданова - одного из самых видных и, несомненно, самого популярного писателя русского эмиграции первой волны - до сих пор не написана. Особенно мало сведений имеется о его доэмигрантском периоде жизни. Даже в серьезной литературоведческой статье «Марк Алданов: оценка и память» Андрея Гершун-Колина, с которым Алданов был лично знаком, о происхождении писателя и его жизни в России сказано буквально несколько слов. Не прояснены детали дореволюционной жизни Марка Алданова и в работах, написанных другими историками литературы, в том числе Андрея Чернышева, открывшего российскому читателю имя Марка Алданова, подготовившего и издавшего в Москве собрания сочинений писателя. Из всего, что сообщается алдановедами, явствует только одно: писатель родился в Российской империи и здесь же прошла его молодость, пора физического и духовного созревания.
Авторы обратились к личности экс-президента Ирака Саддама Хусейна не случайно. Подобно другому видному деятелю арабского мира — египетскому президенту Гамалю Абдель Насеру, он бросил вызов Соединенным Штатам. Но если Насер — это уже история, хотя и близкая, то Хусейн — неотъемлемая фигура современной политической истории, один из стратегов XX века. Перед читателем Саддам предстанет как человек, стремящийся к власти, находящийся на вершине власти и потерявший её. Вы узнаете о неизвестных и малоизвестных моментах его биографии, о методах руководства, характере, личной жизни.
Борис Савинков — российский политический деятель, революционер, террорист, один из руководителей «Боевой организации» партии эсеров. Участник Белого движения, писатель. В результате разработанной ОГПУ уникальной операции «Синдикат-2» был завлечен на территорию СССР и арестован. Настоящее издание содержит материалы уголовного дела по обвинению Б. Савинкова в совершении целого ряда тяжких преступлений против Советской власти. На суде Б. Савинков признал свою вину и поражение в борьбе против существующего строя.
18+. В некоторых эссе цикла — есть обсценная лексика.«Когда я — Андрей Ангелов, — учился в 6 «Б» классе, то к нам в школу пришла Лошадь» (с).
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.
Патрис Лумумба стоял у истоков конголезской независимости. Больше того — он превратился в символ этой неподдельной и неурезанной независимости. Не будем забывать и то обстоятельство, что мир уже привык к выдающимся политикам Запада. Новая же Африка только начала выдвигать незаурядных государственных деятелей. Лумумба в отличие от многих африканских лидеров, получивших воспитание и образование в столицах колониальных держав, жил, учился и сложился как руководитель национально-освободительного движения в родном Конго, вотчине Бельгии, наиболее меркантильной из меркантильных буржуазных стран Запада.
Результаты Франко-прусской войны 1870–1871 года стали триумфальными для Германии и дипломатической победой Отто фон Бисмарка. Но как удалось ему добиться этого? Мориц Буш – автор этих дневников – безотлучно находился при Бисмарке семь месяцев войны в качестве личного секретаря и врача и ежедневно, методично, скрупулезно фиксировал на бумаге все увиденное и услышанное, подробно описывал сражения – и частные разговоры, высказывания самого Бисмарка и его коллег, друзей и врагов. В дневниках, бесценных благодаря множеству биографических подробностей и мелких политических и бытовых реалий, Бисмарк оживает перед читателем не только как государственный деятель и политик, но и как яркая, интересная личность.