«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие - [122]
Кирсанов, ничуть не робея, вышел на сцену и стал читать свои стихи. Успех его был ошеломляющим. Через несколько дней он уехал вместе с Маяковским в Москву, где и стал со временем «младофутуристом», «лефовцем», «конструктивистом».
После смерти Маяковского Кирсанов остался единственным официально признанным и разрешенным формалистом, важной фигурой на советском поэтическом Олимпе. Его порой «критиковали» за формотворчество, «выкрутасы», но даже в самые суровые годы не обижали. Думаю, что в немалой степени этому способствовала уникальная способность моего дядюшки находить для своего общественного реноме удобную нишу, которая, защищая от неблаговидных политических акций, позволяла ему жить в почете и при том оставаться самим собой. Ведь, даже желчная Надежда Мандельштам, охаявшая в своих мемуарах всех, кто мало-мальски сносно, со вкусом, существовал в те годы, ничего дурного не сказала о Семене Кирсанове. А ведь по ее же словам в день ареста Осипа Мандельштама за стеной, именно в комнате Кирсанова, ни о чем другом не желая знать, пела про любовь гавайская гитара.
В любой ипостаси Кирсанов выступал как «человек дела»: талантливый, не знающий сомнений и невосприимчивый к страданиям других, если те, другие, стояли на пути этого дела. Для масштабности ему не хватало должного стиля жизни. Попросту говоря, он был скучноват. За ним не водилось тех самых артистических страстей, грехов, и чудачеств, что придают пикантность любому творчеству, а тем более авангардному. Потому после смерти его постигло забвение.
Итак, надежды деда на преемственность духа фамильного практицизма не оправдались – в семье прочно утвердилась атмосфера художественности и поэтического свободолюбия. Нежелание тупо отбивать часы на какой-нибудь службе было чем-то самим собой разумеющимся, составной частью профессиональной деятельности. Литературная среда в предвоенной Одессе существовала легко и непринужденно. Потому время это сохранилось в моей памяти как радостное, безалаберное, насыщенное солнцем, соленым морским воздухом, ароматами вкусной еды, смешными анекдотами, играми и сплетнями.
Война застала нашу семью на даче, в писательском поселке, неподалеку от моря. Поначалу известию этому никто не придал особого значения: «Война, так война. Халхин-Гол[154] с ней! Мало ли их за последние годы было. Пойдемте-ка купаться да суп варить из мидий».
Но потом все завертелось в бешеном темпе, хотя без страха и паники. И вот уже приказ об эвакуации. Помню как мать, отдавая дворничихе ключи от квартиры, сказала: «Это все не надолго, Маруся. Ты пригляди, пожалуйста, за вещами да цветы поливай, когда мы вернемся, я тебя отблагодарю». Но в Одессу мы так и не вернулись.
История нашей эвакуации подробно описана в одном из рассказов отца. Уходили мы морем. Наш маленький корабль шел на буксире за красивым белым пароходом, где вполне комфортно расположились семьи партийно-советского руководства города. Вблизи Новороссийска пароход этот наскочил на заградительную мину и стал тонуть, увлекая за собой и наш корабль. Сам я до сих пор отчетливо вижу картину, как огромный, похожий на мифологическое чудовище боцман, отчаянно матерясь, выскакивает с топором на палубу и мощными ударами рубит буксирные канаты.
Мы благополучно отшвартовались от парохода, подобрали всех, кому посчастливилось не утонуть, и донельзя перегруженные, но гордые тем, что нам повезло, вползли в порт Новороссийска. Затем нас переправили в Сибирь, на родину отца, где мы и находились до окончания войны.
После войны, вернувшись из эвакуации, моя семья поселилась в только что освобожденном от немцев Харькове. Отец состоял в украинской писательской организации, считался там человеком уважаемым, несмотря на то, что, будучи «русским-советским писателем», от литературных «националов» всегда дистанцировался. Особенно не любил он «еврейских советских писателей» с их постоянным шушуканьем на тему «кто есть из наших».
Жили мы в особом писательском доме, который казался замкнутым сам на себя, т. е. имел большой внутренний двор с высоким решетчатым забором и одним арочным проходом.
Много лет я не уставал повторять, что вырос за железными копьями длинной решетки, в квартире, заставленной книгами моего отца и остатками былой роскоши – мелкими художественными поделками, наследием живших с большим вкусом предков. Вот почему развилась у меня страсть к коллекционированию. Она, как я сейчас понимаю, всегда являлась проекцией в детство, неосознанным стремлением воссоздать милый облик минувшего, замещенный во времени грубой пошлостью житейских обстоятельств.
Впрочем, существует и другое мнение, – будто собирательство, как правило, носит патологический характер. Ну и что ж! Ведь патология благодаря изоляции и преувеличению всегда оказывала нам услугу в познании отношений, которые в норме остаются скрытыми. Это наша палочка-выручалочка, универсальный избавитель от повседневного страха перед мирским злом.
Из окон нашего дома окружающая жизнь выглядела несколько декоративно, и потому казалась порой очень уж бурной.
Вниманию читателя предлагается первое подробное жизнеописание Марка Алданова – самого популярного писателя русского Зарубежья, видного общественно-политического деятеля эмиграции «первой волны». Беллетристика Алданова – вершина русского историософского романа ХХ века, а его жизнь – редкий пример духовного благородства, принципиальности и свободомыслия. Книга написана на основании большого числа документальных источников, в том числе ранее неизвестных архивных материалов. Помимо сведений, касающихся непосредственно биографии Алданова, в ней обсуждаются основные мировоззренческие представления Алданова-мыслителя, приводятся систематизированные сведения о рецепции образа писателя его современниками.
Марк Уральский — автор большого числа научно-публицистических работ и документальной прозы. Его новая книга посвящена истории жизни и литературно-общественной деятельности Ильи Марковича Троцкого (1879, Ромны — 1969, Нью-Йорк) — журналиста-«русскословца», затем эмигранта, активного деятеля ОРТ, чья личность в силу «политической неблагозвучности» фамилии долгое время оставалась в тени забвения. Между тем он является инициатором кампании за присуждение Ивану Бунину Нобелевской премии по литературе, автором многочисленных статей, представляющих сегодня ценнейшее собрание документов по истории Серебряного века и русской эмиграции «первой волны».
Настоящая книга писателя-документалиста Марка Уральского является завершающей в ряду его публикаций, касающихся личных и деловых связей русских писателей-классиков середины XIX – начала XX в. с евреями. На основе большого корпуса документальных и научных материалов дан всесторонний анализ позиции, которую Иван Сергеевич Тургенев занимал в национальном вопросе, получившем особую актуальность в Европе, начиная с первой трети XIX в. и, в частности, в еврейской проблематике. И. С. Тургенев, как никто другой из знаменитых писателей его времени, имел обширные личные контакты с российскими и западноевропейскими эмансипированными евреями из числа литераторов, издателей, музыкантов и художников.
Книга посвящена истории взаимоотношений Ивана Бунина с русско-еврейскими интеллектуалами. Эта тема до настоящего времени оставалась вне поле зрения буниноведов. Между тем круг общения Бунина, как ни у кого другого из русских писателей-эмигрантов, был насыщен евреями – друзьями, близкими знакомыми, помощниками и покровителями. Во время войны Бунин укрывал в своем доме спасавшихся от нацистского террора евреев. Все эти обстоятельства представляются интересными не только сами по себе – как все необычное, выходящее из ряда вон в биографиях выдающихся личностей, но и в широком культурно-историческом контексте русско-еврейских отношений.
Книга посвящена раскрытию затененных страниц жизни Максима Горького, связанных с его деятельностью как декларативного русского филосемита: борьба с антисемитизмом, популяризация еврейского культурного наследия, другие аспекты проеврейской активности писателя, по сей день остающиеся terra incognita научного горьковедения. Приводятся редкие документальные материалы, иллюстрирующие дружеские отношения Горького с Шолом-Алейхемом, Х. Н. Бяликом, Шолом Ашем, В. Жаботинским, П. Рутенбергом и др., — интересные не только для создания полноценной политической биографии великого писателя, но и в широком контексте истории русско-еврейских отношений в ХХ в.
Биография Марка Алданова - одного из самых видных и, несомненно, самого популярного писателя русского эмиграции первой волны - до сих пор не написана. Особенно мало сведений имеется о его доэмигрантском периоде жизни. Даже в серьезной литературоведческой статье «Марк Алданов: оценка и память» Андрея Гершун-Колина, с которым Алданов был лично знаком, о происхождении писателя и его жизни в России сказано буквально несколько слов. Не прояснены детали дореволюционной жизни Марка Алданова и в работах, написанных другими историками литературы, в том числе Андрея Чернышева, открывшего российскому читателю имя Марка Алданова, подготовившего и издавшего в Москве собрания сочинений писателя. Из всего, что сообщается алдановедами, явствует только одно: писатель родился в Российской империи и здесь же прошла его молодость, пора физического и духовного созревания.
В книге рассказывается об оренбургском периоде жизни первого космонавта Земли, Героя Советского Союза Ю. А. Гагарина, о его курсантских годах, о дружеских связях с оренбуржцами и встречах в городе, «давшем ему крылья». Книга представляет интерес для широкого круга читателей.
Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.
Народный артист СССР Герой Социалистического Труда Борис Петрович Чирков рассказывает о детстве в провинциальном Нолинске, о годах учебы в Ленинградском институте сценических искусств, о своем актерском становлении и совершенствовании, о многочисленных и разнообразных ролях, сыгранных на театральной сцене и в кино. Интересные главы посвящены истории создания таких фильмов, как трилогия о Максиме и «Учитель». За рассказами об актерской и общественной деятельности автора, за его размышлениями о жизни, об искусстве проступают характерные черты времени — от дореволюционных лет до наших дней. Первое издание было тепло встречено читателями и прессой.
Дневник участника англо-бурской войны, показывающий ее изнанку – трудности, лишения, страдания народа.
Саладин (1138–1193) — едва ли не самый известный и почитаемый персонаж мусульманского мира, фигура культовая и легендарная. Он появился на исторической сцене в критический момент для Ближнего Востока, когда за владычество боролись мусульмане и пришлые христиане — крестоносцы из Западной Европы. Мелкий курдский военачальник, Саладин стал правителем Египта, Дамаска, Мосула, Алеппо, объединив под своей властью раздробленный до того времени исламский Ближний Восток. Он начал войну против крестоносцев, отбил у них священный город Иерусалим и с доблестью сражался с отважнейшим рыцарем Запада — английским королем Ричардом Львиное Сердце.
Автору этих воспоминаний пришлось многое пережить — ее отца, заместителя наркома пищевой промышленности, расстреляли в 1938-м, мать сослали, братья погибли на фронте… В 1978 году она встретилась с писателем Анатолием Рыбаковым. В книге рассказывается о том, как они вместе работали над его романами, как в течение 21 года издательства не решались опубликовать его «Детей Арбата», как приняли потом эту книгу во всем мире.