«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие - [101]

По словам Лозина обретался Лимонов в его однокомнатной клетушке не один, а со своей сожительницей тех лет Анной Рубинштейн. Лимонов позднее писал, делая как всегда особый упор на свое ЭГО: «Хотя Анна была старше меня на семь лет, главным в семье был именно я. Такой тощий молодой человек, только что вышедший из литейного цеха завода “Серп и молот”. До меня у нее были, конечно, всякие кобели. Я их всех разогнал! Упрямством. Пьянством. Бил ее. Дрался. И установил порядок. Я об этом говорю сейчас смеясь, потому что говорить обо всем этом серьезно было бы как-то глуповато».

Лозин, однако, утверждает, что именно Анна, чудом выжившая со своей матерью в Харькове, когда он был под немцами, как опытная, прошедшая огонь и медные трубы еврейская женщина, управляла нехитрым бытом их компании.

– Она о нас, балбесах, заботилась: следила, чтобы хоть да как-то питались и не напивались до беспамятства. И еще в ГУМе приторговывала джинсовыми сумочками, которые Лимонов классно шил из обрезков брючной ткани. Славная, одним словом, была баба. К тому же очень начитанная. Лимонова особо образованным назвать было нельзя: читал он много, но урывками, когда не строчил на машинке свои вирши и не пьянствовал.

Хорошо знал Лимонов лишь поэзию футуристов, особенно Хлебникова. Все его единственное собрание сочинений переписал своим бисерным почерком в мелкие тетрадочки и повсюду их с собой возил.

У меня имелось собрание сочинений Достоевского. Так вот он все десять томов прочел. Но в поклонники его не записался: христианское нытье Достоевского ему претило. По той же причине и Розанова он не любил.

Анна, напротив, часто цитировала Розанова. А его в то время мало кто знал. Она в своих вкусах больше к символистам тяготела, Блока особенно любила. Да и сама она была, так сказать, родом из «Серебряного века» – приходилась внучатой племянницей знаменитой танцовщицы Иды Рубинштейн.

«Осенью 1970-го – пишет Лимонов, – она заболела. Ни с того ни с сего, на ровном месте.

…у нее душевного здоровья было немного. Хватило на шесть лет жизни со мной».

Анна Моисеевна Рубинштейн, страдавшая маниакально-депрессивным расстройством, покончила с собой в Харькове в 1992 году: повесилась на ремешке дамской сумочки.

«“Радость-страданье, – одно” было лейтмотивом Анны, блудной дочери еврейского народа», – подытоживает рассказ о подруге своей молодости Лимонов.[128]

К друзьям Лимонова Андрей причислял поэта-«смогиста» Володю Алейникова. По его словам, Алейников организовал первую публикацию Лимоновских виршей под видом «стихотворений для детей» в многотиражке Главмосавтотранса «За доблестный труд». Это был успех. Таким путем Лимонов не только получил публичный «статус», но и в кругу «лианозовцев» стал как бы ровней Сапгиру, Холину, Севе Некрасову, которые печатались исключительно как «детские поэты». Стихи Алейникова, что мне давал читать Лозин, мне нравились, а поскольку Андрей характеризовал его как «славный малый» – редкое в его устах определение гениев андеграунда, то я охотно принял предложение пойти к нему домой, где якобы засел Лимонов.

Алейникова мы застали в состоянии тяжелого похмелья. Плотного сложения светловолосый лохматый молодой парень с приятным, но опухшим лицом, сидел на кровати, силясь, по всей видимости, понять, кто мы такие и где он сам собственно находится. Молодая красивая женщина по имени Таня, являя собой пример образцовой выдержки и полнейшей невозмутимости, совала ему в руку стакан с пивом.

– Не обращайте внимания! – спокойно сказала она нам. – Пьют, не просыхая. Слово за словом, выяснилось, что Лимонов, с которым Володя обмывал его творческие успехи, придя в себя, смылся, а вот куда – неизвестно. Войдя в положение хозяина дома, и мы тоже решили поскорее уйти.

От этой встречи запомнилась мне еще одна деталь – по комнате Аленикова носился, играя, прелестный котенок: белый, с темно-коричневыми ушками и хвостиком и яркими сапфирового цвета глазами. Таких кошек я до этого никогда не видел. Таня с гордостью сказала, что это – «сиамка».

Впоследствии Алейников весьма неприязненно и, по-моему, утрируя, отзывался о Лимонове 70-х годов:

«В понедельник в редакцию пришёл радостный Лимонов. Мы вручили ему столько газет, сколько унесёт, – груду. Эдик прикинул, сколько дотащит, – и потребовал ещё – на подарки знакомым.

Дали ему штук сто газет и на подарки.

Обременённый тюком с газетами, Эдик Лимонов, отныне автор самой крупной в Москве многотиражки, издаваемой большим тиражом и даже продающейся в газетных киосках, вышел из редакции на Бутырский вал.

Это была первая его публикация.

Самая первая. И самая неожиданная.

И, конечно, было ему всё это очень приятно.

Перво-наперво он незамедлительно отправил номер газеты со своими стихами родителям, в Харьков. Пусть старики знают, что непутёвый сын их уже печатается!

Потом ходил по Москве с заполненной газетами сумкой – и как бы между прочим дарил, экземпляр за экземпляром, украшенную его стихами газету многочисленным своим знакомым.

И, кто его знает, – может быть, именно тогда зародилась в его изобретательном, с сумасшедшинкой, с любовью к риску, творческом мозгу идея когда-нибудь издавать собственную газету?