На литературных перекрестках - [17]

* * *

В 1956 году меня вызвали в областную милицию и спросили:

— Вы знали Петрова?

— Знал.

Капитан милиции положил передо мной три фотокарточки.

— Покажите, который он.

Несмотря на то, что с нашего последнего свидания в 1931 году в редакции журнала «Красная Новь» прошло четверть века, я сразу узнал своего друга детства.

— Вот этот!

— Хорошо. А который здесь Часовников?

— Он же.

— А Рогожин?

— Тоже он.

— Почему же у него три фамилии?

Я объяснил:

— Настоящая фамилия — Часовников. В годы колчаковщины писатель Всеволод Иванов принес бланк, а я собственноручно вписал в него фамилию Петров. Рогожин — его литературный псевдоним. Вот меня вы пригласили повесткой на имя Анова, а моя настоящая фамилия Иванов.

Через год я был в Нальчике. Мы встретились с Георгием Ивановичем, и я рассказал ему о вызове в милицию. Георгий Иванович вздохнул:

— Мне эти три фамилии чуть не вышли боком. Когда я сидел, я часто вспоминал Всеволода и тебя. И тот день, когда вы меня перекрестили в Петрова.

Мы ходили по парку с Георгием Ивановичем и его другом Хассетом Калмыковым. Они мне показали место, где республика решила воздвигнуть памятник знаменитому сыну кабардинского народа Беталу Калмыкову. Хассет был родным братом Бетала, а Петров помощником и другом, он редактировал газету «Красная Кабарда». Георгий Иванович рассказывал, как Всеволод помог ему добиться реабилитации. Вспомнив суровые дни колчаковщины, он сказал:

— А ты помнишь Афанасия? По существу говоря, он был парторгом нашей группы.

* * *

Мне неизвестно, как Юрий Сопов, друг Всеволода, попал в Омск. До белочешского мятежа он сотрудничал в местных «Известиях», после переворота, когда в городе появилось десятка полтора газет, начиная от «Правительственного Вестника» и кончая «Брачной газетой», Юрий Сопов стал печатать стишки в кадетской «Сибирской речи». Редакция ценила его большой поэтический талант и не требовала обязательной политической тематики.

Потом Юрий Сопов как студент по мобилизации попал в юнкерское училище и стал прапорщиком.

Всеволод показал мне его стихи, напечатанные в газете:

На мое плечо упала снежинка,

Это сам Господь Вседержитель

Пожаловал меня в офицеры!

Стихи Всеволоду не понравились. Через несколько дней он узнал, что Сопова взяли в охрану Колчака.

— Вот от кого не ожидал такой прыти! — подвел Всеволод итог «патриотическому» стихотворению. — Философия Антона Семеновича дает плоды! Всеми средствами подальше от фронта. Уж лучше бы в военные писаря пошел, как Сорокин советует!

Когда летом, спустя несколько месяцев, в приемной верховного правителя произошел взрыв ящика с гранатами и Юрий Сопов погиб, Всеволод искренне жалел талантливого поэта.

В связи со взрывом шли глухие слухи о покушении на Колчака, устроенном большевиками. Какой-то заговор, вероятно, был, начались повальные обыски и аресты в Омске.

* * *

Мне сейчас трудно вспоминать, когда прекратилась наша деятельность по изготовлению «очков», но весной 1919 года Всеволод покинул мое жилище, где он прожил четыре с лишним месяца.

Появление фальшивых документов вызвало чье-то пристальное внимание. Естественно, подозрение пало на полиграфистов. Администрация в типографиях стала строже и зорче следить за наборщиками, особенно за работающими на акцидентном наборе.

Однажды Всеволод пришел с работы расстроенным:

— Ко мне сегодня в типографию пришел «Принцесса Греза». Говорит, «Брачная газета» замышляет литературный отдел. Хочу вас привлечь на постоянную работу!» И смотрит, подлец, куда-то в сторону.

Я вспомнил лысого журналиста в очках А. М. Громова и сразу не понял причины расстройства моего кухонного квартиранта.

— Ну, и что же из того?

— Я ни одному слову его не верю. — «Брачная газета» — только предлог.

Через неделю Всеволод пришел еще более встревоженным:

— «Принцесса Греза» опять приходил и снова завел разговор насчет «Брачной газеты». Я категорически отказался. Извинился, тороплюсь, мол, работа срочная. А он, негодяй, отвечает с улыбкой: «Все понимаю! Я к вам обязательно зайду домой и надеюсь, что уговорю». Спросил адрес. Я, конечно, не дал.

Всеволод весь вечер чувствовал себя неспокойно. Я не понимал тогда его волнения. И только в 1958 году, когда я прочитал воспоминания А. Оленича-Гнененко «Суровые дни», опубликованные в «Сибирских огнях», мне все стало понятно. Оленич-Гнененко прямо называет «Принцессу Грезу» доносчиком, который выдавал контрразведке прежних товарищей. До прихода белочехов в Омск он сотрудничал в советских газетах, а после переворота писал фельетоны о советских работниках, уже очутившихся за колючей проволокой в лагере. Подписывался он разными псевдонимами: А. Матвеев, А. Матвеевич, Аргус.

«Принцесса Греза» оставил Всеволода в покое, но спустя некоторое время появился новый «любознательный товарищ». В воскресенье рано утром к нам неожиданно пришел юноша, — с ним у Всеволода было шапочное знакомство. Не помню его фамилии, но звали его Жуазелем. Он выдавал себя за полуфранцуза, полуартиста и полупоэта. Жуазель завел разговор об Олениче-Гнененко, восхищался его стихами. Всеволод отвечал ему неохотно. Когда юноша, посидев полчаса, ушел, Всеволод сказал: