На литературных перекрестках - [15]

— Ну, а второй? С длинными усами?

— Это Оленич-Гнененко, военный фельдшер. Сочиняет плохие стишки. Сын у него замечательный, Александр Павлович. Большевик. Чудом унес ноги из Омска во время переворота. В отличие от отца талантливый поэт.

И Всеволод продекламировал:

Шли калики перехожие

От двора и до двора.

Золотые и погожие

Половели вечера.

По местам, где ели скошены,

Бродят сутемень и мгла.

Смрадным ивнем запорошены

Замшавелые луга.

— Во время переворота мы с Оленичем и живыми-то остались благодаря Антону Семеновичу. Когда белогвардейцы искали «красных» и расправлялись с ними на улицах, мы нашли убежище в квартире Сорокина. Втроем просидели у него два дня: Оленич и я — красногвардейцы — и «Принцесса Греза», опасавшаяся белогвардейцев не меньше нас. Она работала редактором в «Известиях Омского совдепа».

Так постепенно Всеволод открывал мне одну за одной страницы своего участия в революционных событиях Омска. Когда потребовалось дать отпор белочехам, Всеволод пошел в Красную гвардию и, лежа за пулеметом, защищал Омск.

* * *

Моя дружба с Всеволодом завязывалась все крепче и крепче. Вошло в привычку по вечерам бродить по городу. Постоянные прогулки объяснялись просто. Я жил в самой непривлекательной лачуге, а у Всеволода жилищные условия были еще хуже моих. Он снимал крохотную каморку, в ней двоим повернуться было невозможно. Едва втиснуты туда койка, микроскопический столик, колченогая табуретка. Под койкой помещалась корзинка с книгами и — единственное богатство! — словарь Даля. По нему Всеволод учил незнакомые слова.

Я сижу на койке рядом с ним, а он делится своими мечтами:

— Вот бы купить словарь Брокгауза и Ефрона! Замечательная вещь! Если прочитать от корки до корки, вполне заменит любой университет. Сейчас беженцы спекулируют сахарином, бриллиантами, мехами, кокаином. Была возможность приобрести Брокгауза за пятьсот рублей. Шести томов, правда, не хватало, но это неважно. Самое обидное, никто в ту минуту не давал в долг. Так и уплыл Брокгауз.

Всеволод достает толстую тетрадь в клеенчатой обложке. В ней наклеены газетные вырезки — стихи, напечатанные в курганской газете. Он вспоминает редактора Ушакова, который в 1915—1916 годах охотно помещал его патриотические частушки, разумеется, без подписи автора.

Всеволод похвастал:

— Какой-то московский профессор, фольклорист, даже в своей статье их отметил как яркое проявление народного творчества в дни войны. Ушаков был в восторге — ходил именинником!

Напечатанные, а тем более ненапечатанные стихи Всеволода мне казались футуристическими и были непонятны. Он с восторгом говорил о Давиде Бурлюке, с которым успел познакомиться на концерте в Омске.

Вообще Всеволод не пропускал ни одного концерта, ни одной лекции, которые, проездом через сибирскую столицу, устраивали «знаменитости», пробиравшиеся из Советской России на Восток.

Я помню наши первые встречи, когда Всеволод рассказывал мне о необычайной красоте Сибири. У него была книжка профессора П. Сапожникова «Пути по Русскому Алтаю».

— Если вы ее прочитаете, обязательно поедете на Алтай и влюбитесь в него! — уверял он. — И еще я вам советую, как появится возможность, поездить по киргизской степи. Побывайте в Баян-Ауле, Боровом, проберитесь в Семиречье.

Благодаря экзотическим рассказам Всеволода я десятки лет живу в Казахстане.

…Обычно мы бродили вечерами, реже ходили днем по воскресеньям. Центральные улицы были переполнены. На Любинском проспекте вперемежку с интервентами сновали толпы москвичей, петроградцев, самарцев. Много было чехов, англичан, американцев, французов, сербов, поляков Сибирская столица жила шумной веселой жизнью. Кабаки, рестораны, кафе, магазины не могли вместить нарумяненных беженок и офицеров в лихо заломленных фуражках. Английские френчи, галифе, казачьи лампасы, золото и серебро новеньких погонов, кавказские черкески придавали своеобразный облик проспекту, украшенному сибирскими бело-зелеными флагами.

Молодых генералов, не только русских, но и чешских, вчерашних поручиков, коммивояжеров, фотографов в Омске было достаточно.

Всеволод сказал:

— Как мне хочется написать об интервенции Сибири! Как только представится возможность, обязательно напишу первую же повесть.

Но для повести в те дни у Всеволода времени не было. Он писал короткие рассказы, не связанные с революцией.

Помню, однажды утром в воскресенье Всеволод пришел ко мне какой-то особенно радостный. Был мороз, он ходил в драной, плохо согревавшей шубе, из которой вылезала вата. Вытирая запотевшие стекла очков, без которых глаза его сразу казались косыми, он торопливо заговорил:

— Хочу вам прочитать рассказ… «Рогульки».

Через год он сам набрал этот и другие рассказы, получилась книжечка под общим названием «Рогульки».

Всеволод подарил мне «Рогульки» с дружеской надписью. Сейчас эта книжка представляет собой библиографическую редкость.

Я не знаю, почему Всеволод, выпуская восьмитомное собрание сочинений в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году, не включил этот рассказ. Если не ошибаюсь, наш общий друг, сибирский писатель Кондратий Урманов, мне говорил, что Всеволод опубликовал в исправленном виде «Рогульки» в «Огоньке» и испортил прекрасный рассказ.