На линии доктор Кулябкин - [54]
Вот какие дела, дорогой Андрей Андреевич. А что, если в другую школу перейти? Впрочем, штаты уже укомплектованы, уйти не просто, да и к ребятам привыкла. Беспокоюсь за них постоянно, все время кажется: уйду, а у них что-то произойдет, случится непоправимое…
Впрочем, ерунда это, хандра. Нашло что-то…
Огромный привет всем нашим.
Меду, ради бога, не присылайте. Мы еще старый не съели.
А вот лечитесь ли Вы? Недавно получила письмо от девочек, жалуются: Вы два дня в школу не приходили. Зная Вас, испугалась. Наверное, совсем было плохо?
Поберегите себя, Андрей Андреевич, очень Вас прошу.
Ваша
глупая Маша.
Да, открытый урок все же придется провести. Решила поговорить о поэзии. И это в моем полунепроницаемом классе! Но зато ва-банк!
М.»
Я накинула пальто, вышла на улицу — почтовый ящик висел на соседнем доме, — и вдруг издалека донеслись до меня звуки военного оркестра. Я постояла, прислушиваясь к его могучей, всегда радостной мелодии, к этому захватывающему ритму, и невольно вспомнила наши военные игры в Игловке. Бывало, идем строем по единственной, но зато бесконечной деревенской улице, чеканим шаг. Открываются окна, вылезают удивленные деды и бабки, качают головами, бегут маленькие ребятишки, пристраиваются к нам. Трубит горнист, бьют барабаны. А рядом со знаменосцем идет Андрей Андреевич — будто бы выше, чем всегда, веселый, с орденом Красной Звезды и медалями.
Я вернулась домой. Сколько раз я еще буду вспоминать вас, милый Андрей Андреевич! Помню, как-то мы говорили об абсолютном слухе у музыкантов… Так и в педагогике, сказали вы мне, — если у учителя нет абсолютного педагогического слуха, то будет фальшь…
Об открытом уроке Леонид Павлович предупредил меня больше недели назад. Я решила готовить тему: «Что такое поэзия?»
На первом же уроке после педсовета я задала ребятам выучить любое стихотворение, на свой выбор.
— Только не из учебника, — попросила их. — Я в эти дни вас проверю.
— И отметки будете ставить?
— Обязательно.
— А если мое вам не понравится?
— На отметке это не отразится. В крайнем случае мы поспорим.
Мне хотелось провести урок, как говорится, с блеском. И не потому, что у меня особое учительское самолюбие, — нет, я понимала, что первое знакомство или утвердит меня, или опрокинет в глазах учителей.
Было и еще одно соображение — Леонид Павлович. Каждый раз он чуть быстрее проходил мимо в школьном коридоре, чуть сдержаннее здоровался в кабинете. Я поняла, что разговор о Семидоловой и о Жукове, а затем мое выступление на педсовете он принял как объявление войны.
…Уже к следующему уроку несколько человек сообщили мне, какие стихотворения они знают. Люба Боброва решила прочесть «Гренаду» Светлова; Тася Курочкина, тихая, замкнутая, флегматичная, из разряда «неактивных», предлагала отрывок из «Думы про Опанаса».
— Ты сама выбрала? — поразилась я.
Она испугалась.
— А разве нельзя?
Мне стало спокойнее. Появился актив. Правда, «в подполье» существовала оппозиция, и я понимала, что она еще может поднять голову.
Лена Семидолова посоветовала завести листок, в который каждый бы записал, какое стихотворение он выучит. Оказывается, подозрения мои были не случайными. «Трактора» — стояло против фамилии Щукин. «Травка зеленеет» — Луков, а против фамилии Завьялов — явно не существующий в природе поэт Александр Сушкин: «Про лошадь».
Я решила не переубеждать их. В какой-то степени мне даже выгодно иметь на уроке такую группировку. Конечно, печально, что среди них был Завьялов.
Теперь на меня смотрели тридцать шесть пар глаз. Если бы я даже не видела учителей на последних партах, Леонида Павловича и инспектора гороно, помощницу Шишкина, то я бы догадалась о комиссии по сосредоточенным лицам ребят и той необычной беззвучности, именно беззвучности, а не тишине.
— Садитесь, — сказала я, раскрывая журнал. — Кто дежурит? Ты? Подай список…
— Сегодня пришли все.
Неожиданное нашествие, кажется, совсем парализовало ребят. Я читала это в неестественно напряженном выражении их лиц. Луков и Щукин оказались на первой парте, перед моим столом. Видно, их пересадили.
— Сегодня мы проведем не совсем обычный урок, — начала я.
— Потому что комиссия? — не улыбаясь, спросил Луков.
Леонид Павлович нахмурился, покачал головой. Инспектор поглядела в окно — она будто ничего не слышала.
— У нас будет разговор о поэзии. Попробуем разобраться, что же такое стихи?
— Стихи — это вещь! — Луков подмигнул Щукину, но тот не ответил. Сейчас, когда Прохоренко сидел за спиной, Щукин был молчалив и серьезен.
— Договоримся так, — предложила я, — читайте, что вам нравится, а потом мы вместе разберем стихотворения. Кто хочет?
Я обвела глазами колонки: руку поднял один Луков.
— Еще?..
— Я, — Щукин тоже поднял руку.
Третьим оказался Завьялов. Как договорились, подумала я. Хорошие или растерялись, или боялись начинать и теперь перешептывались со своими соседями, рылись зачем-то в портфелях, но рук больше не было. Я кивнула Щукину.
Он поднялся, откашлялся.
— К доске?
— Можешь не выходить…
— Это не новое стихотворение, — сказал Щукин.
— Читай, читай.
Я увидела шкодливо-радостное выражение его глаз.
Вторая книга из известного цикла об октябренке Сане Дырочкине Весёлая повесть об октябрятах одной звездочки, которые стараются стать самостоятельными и учатся трудиться и отдыхать вместе.
Известный петербургский писатель Семен Ласкин посвятил семье Дырочкиных несколько своих произведений. Но замечательная история из жизни Сани Дырочкина, рассказанная от имени собаки Моти, не была опубликована при жизни автора. Эта ироничная и трогательная повесть много лет хранилась в архиве писателя и впервые была опубликована в журнале «Царское Село» № 2 в 2007 году. Книга подготовлена к печати сыном автора — Александром Ласкиным.
В повести «Версия» С. Ласкин предлагает читателям свою концепцию интриги, происходящей вокруг Пушкина и Натальи Николаевны. В романе «Вечности заложник» рассказывается о трагической судьбе ленинградского художника Василия Калужнина, друга Есенина, Ахматовой, Клюева... Оба эти произведения, действие которых происходит в разных столетиях, объединяет противостояние художника самодовольной агрессивной косности.
Документальная повесть С. Ласкина «Вокруг дуэли» построена на основе новейших историко-архивных материалов, связанных с гибелью А. С. Пушкина.Автор — писатель и драматург — лично изучил документы, хранящиеся в семейном архиве Дантесов (Париж), в архиве графини Э. К. Мусиной-Пушкиной (Москва) и в архивах Санкт-Петербурга.В ходе исследования выявилась особая, зловещая роль в этой трагедии семьи графа Григория Александровича Строганова, считавшегося опекуном и благодетелем вдовы Пушкина Натальи Николаевны.Книга Семена Ласкина читается как литературный детектив.
Около пятидесяти лет петербургский прозаик, драматург, сценарист Семен Ласкин (1930–2005) вел дневник. Двадцать четыре тетради вместили в себя огромное количество лиц и событий. Есть здесь «сквозные» герои, проходящие почти через все записи, – В. Аксенов, Г. Гор, И. Авербах, Д. Гранин, а есть встречи, не имевшие продолжения, но запомнившиеся навсегда, – с А. Ахматовой, И. Эренбургом, В. Кавериным. Всю жизнь Ласкин увлекался живописью, и рассказы о дружбе с петербургскими художниками А. Самохваловым, П. Кондратьевым, Р. Фрумаком, И. Зисманом образуют здесь отдельный сюжет.
Книга «Саня Дырочкин — человек семейный» — первая повесть из известного цикла об октябренке Дырочкине и его верном спутнике и товарище собаке Моте, о том, какой октябренок был находчивый и самоотверженный, о том, как любил помогать маме по хозяйству.Повесть печаталась в сокращённом варианте в журнале «Искрка» №№ 1–4 в 1978 году.
Это наиболее полная книга самобытного ленинградского писателя Бориса Рощина. В ее основе две повести — «Открытая дверь» и «Не без добрых людей», уже получившие широкую известность. Действие повестей происходит в районной заготовительной конторе, где властвует директор, насаждающий среди рабочих пьянство, дабы легче было подчинять их своей воле. Здоровые силы коллектива, ярким представителем которых является бригадир грузчиков Антоныч, восстают против этого зла. В книгу также вошли повести «Тайна», «Во дворе кричала собака» и другие, а также рассказы о природе и животных.
Автор книг «Голубой дымок вигвама», «Компасу надо верить», «Комендант Черного озера» В. Степаненко в романе «Где ночует зимний ветер» рассказывает о выборе своего места в жизни вчерашней десятиклассницей Анфисой Аникушкиной, приехавшей работать в геологическую партию на Полярный Урал из Москвы. Много интересных людей встречает Анфиса в этот ответственный для нее период — людей разного жизненного опыта, разных профессий. В экспедиции она приобщается к труду, проходит через суровые испытания, познает настоящую дружбу, встречает свою любовь.
В книгу украинского прозаика Федора Непоменко входят новые повесть и рассказы. В повести «Во всей своей полынной горечи» рассказывается о трагической судьбе колхозного объездчика Прокопа Багния. Жить среди людей, быть перед ними ответственным за каждый свой поступок — нравственный закон жизни каждого человека, и забвение его приводит к моральному распаду личности — такова главная идея повести, действие которой происходит в украинской деревне шестидесятых годов.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.