На линии доктор Кулябкин - [34]
«Пушкин нравится?»
В глазах вижу: «Что в нем хорошего», — но кричат неуверенным хором: «Нравится!»
Выбираю самую активную.
«Объясни, что тебе нравится у Пушкина?»
Поднимается. Смотрит в потолок, чтобы не встречаться со мной взглядом, и шпарит по учебнику:
«Мне нравится «Капитанская дочка». В этой повести Пушкин вывел образ Пугачева. До девятнадцатого века фамилию Пугачева почти не произносили. А когда позже заговорили о нем, то называли только убийцей. Пушкин нарисовал его образ как заступника угнетенных масс…»
А вокруг такие постные лица, словно каждый получил по ложке рыбьего жира.
«Ладно, — останавливаю. — Но тебе самой все нравится в повести?»
«А можно? В прошлом году нам двойки ставили, если скажешь «не нравится».
Вот, Андрей Андреевич, и город, и директор умница, а такого (!) не заметили.
«Конечно, — прошу, — говори только то, что думаешь».
«Не очень… он нравится… Не Пугачев, а сам… Пушкин. Скучный».
Вот те на!
А тут я прочла на днях любопытную статью — редкий, пожалуй, случай в педагогике. Великолепная учительница преподавала сразу два предмета: математику в одном десятом классе, литературу — в другом. Имела два диплома. И после окончания школы те ребята, у кого она вела математику, пошли в педагогический на математический факультет, а те, у кого она вела литературу, — на литературный. Целиком, всем классом. И знаете, Андрей Андреевич, это вызвало у меня неожиданный протест. Я поняла, что не была бы рада, если бы так поступили ребята моих выпускных классов. Возможно, я не права, но увидела в этом недостойный учителя эгоизм. Ведь из семидесяти поступающих, может, у десяти это — истинное, а остальные? Пройдут годы, разочаруются в специальности, не найдут себя и будут тяготиться каждым прожитым днем…
Вот написала об этом и подумала: не мои это мысли — Ваши. Ну и ну!
Из-за школы совсем не занимаюсь квартирой, хотя Леонид Павлович успел оформить ордер. Квартирка — игрушечка. Однокомнатная. Но есть глубокая ниша, куда думаю поставить Вовкину кровать. Повешу шторы, будет вроде детской. Думаю, пора переезжать.
Учится Вовка прилично, говорят, знает даже чуточку больше, чем его одноклассники, так что наша с Вами школа не подкачала. Он Вас крепко целует и приглашает к нам в гости.
Передавайте огромный привет всем. Буду ждать ответа.
Ваша Мария».
Середина сентября, а я почти ничего не знаю о своем классе. К сожалению, старые учителя мне мало чем помогли. Называют активистов, отличников. А остальные? Что я успела узнать о них?
Буквально по крупицам собираю впечатления о каждом. Даже дневник завела, чтобы ничего не упустить, не забыть. И благодаря дневнику вижу, как иногда ошибочны были мои первые представления.
Однажды был у меня любопытный разговор с Константиновым. Я догнала его на улице, пристроилась рядом; он вроде бы не сразу заметил меня, был занят своими мыслями.
Не зная, с чего начать, я довольно глупо спросила:
— Куда-то спешите?
— В соседнюю школу. Пол-оклада здесь, половина там. Вот и совершаю кроссы…
— Это очень неудобно.
— Зато удобно тем, кому я мешаю.
В его словах была язвительность и, несомненно, предвзятость. Я сделала вид, что не замечаю этого, заговорила о другом.
— Я хотела посоветоваться с вами. В моем классе не все благополучно.
Он спросил:
— Что же или кто вас тревожит?
— Несколько человек. От Семидоловой…
Ироническая улыбка пробежала по его лицу.
— Даже Семидолова?! Кто еще? Горохов? Боброва? — Он специально называл лучших учеников.
Я неохотно сказала:
— Щукин.
— Щукин? Любимец Прохоренко?
— Да. Я хочу поговорить с Леонидом Павловичем о нем.
Подумав, Константинов спросил:
— А факты у вас есть?
— Фактов мало.
— Нужны факты, чтобы говорить с Прохоренко. — Он неожиданно улыбнулся. — А вы все же удивили меня, Мария Николаевна. Я стал привыкать, что сподвижники Прохоренко, как в старом анекдоте, если и имеют свое мнение, то с ним не согласны.
Прошло несколько дней, и я предложила ребятам пойти в лес, «попрощаться с осенью», как любил говорить Андрей Андреевич.
Луков тут же вставил:
— Придем. Только мне лично нужно вначале попрощаться с тетей.
Он завертелся, стараясь прочесть на лице Щукина похвалу.
На следующий день в скверике, как я и предполагала, собрались одни девочки. Последней прибежала Лена Семидолова, и мне в первую секунду показалось, что она похудела за день, — таким усталым и бледным было ее лицо.
— Я пришла предупредить, — сказала она, — чтобы меня не ждали. Папа заболел…
Она повернулась и, едва попрощавшись с другими, пошла к дому.
Все затихли. И меня обрадовало сочувствие ребят.
Надо признаться, что если с девочками мне становится проще, то о мальчишках сказать этого я, увы, не могу. Когда разговариваешь с каждым поодиночке, то кажется, что я многого добилась, но в классе все еще существует холод, непонятная для меня стена недоверия.
Пытаюсь не спешить с выводами, но все больше и больше думаю: это влияние Щукина. Все мои старания будто бы разбиваются о его злую волю. В момент неудач я встречаюсь с ним взглядом, вижу злорадный блеск его глаз. «Ну что, — словно бы спрашивает он, — не выходит? И не выйдет, будьте уверены, пока этого не захочу я».
Вторая книга из известного цикла об октябренке Сане Дырочкине Весёлая повесть об октябрятах одной звездочки, которые стараются стать самостоятельными и учатся трудиться и отдыхать вместе.
Известный петербургский писатель Семен Ласкин посвятил семье Дырочкиных несколько своих произведений. Но замечательная история из жизни Сани Дырочкина, рассказанная от имени собаки Моти, не была опубликована при жизни автора. Эта ироничная и трогательная повесть много лет хранилась в архиве писателя и впервые была опубликована в журнале «Царское Село» № 2 в 2007 году. Книга подготовлена к печати сыном автора — Александром Ласкиным.
В повести «Версия» С. Ласкин предлагает читателям свою концепцию интриги, происходящей вокруг Пушкина и Натальи Николаевны. В романе «Вечности заложник» рассказывается о трагической судьбе ленинградского художника Василия Калужнина, друга Есенина, Ахматовой, Клюева... Оба эти произведения, действие которых происходит в разных столетиях, объединяет противостояние художника самодовольной агрессивной косности.
Документальная повесть С. Ласкина «Вокруг дуэли» построена на основе новейших историко-архивных материалов, связанных с гибелью А. С. Пушкина.Автор — писатель и драматург — лично изучил документы, хранящиеся в семейном архиве Дантесов (Париж), в архиве графини Э. К. Мусиной-Пушкиной (Москва) и в архивах Санкт-Петербурга.В ходе исследования выявилась особая, зловещая роль в этой трагедии семьи графа Григория Александровича Строганова, считавшегося опекуном и благодетелем вдовы Пушкина Натальи Николаевны.Книга Семена Ласкина читается как литературный детектив.
Книга «Саня Дырочкин — человек семейный» — первая повесть из известного цикла об октябренке Дырочкине и его верном спутнике и товарище собаке Моте, о том, какой октябренок был находчивый и самоотверженный, о том, как любил помогать маме по хозяйству.Повесть печаталась в сокращённом варианте в журнале «Искрка» №№ 1–4 в 1978 году.
Около пятидесяти лет петербургский прозаик, драматург, сценарист Семен Ласкин (1930–2005) вел дневник. Двадцать четыре тетради вместили в себя огромное количество лиц и событий. Есть здесь «сквозные» герои, проходящие почти через все записи, – В. Аксенов, Г. Гор, И. Авербах, Д. Гранин, а есть встречи, не имевшие продолжения, но запомнившиеся навсегда, – с А. Ахматовой, И. Эренбургом, В. Кавериным. Всю жизнь Ласкин увлекался живописью, и рассказы о дружбе с петербургскими художниками А. Самохваловым, П. Кондратьевым, Р. Фрумаком, И. Зисманом образуют здесь отдельный сюжет.
Его арестовали, судили и за участие в военной организации большевиков приговорили к восьми годам каторжных работ в Сибири. На юге России у него осталась любимая и любящая жена. В Нерчинске другая женщина заняла ее место… Рассказ впервые был опубликован в № 3 журнала «Сибирские огни» за 1922 г.
Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.
Прозаика Вадима Чернова хорошо знают на Ставрополье, где вышло уже несколько его книг. В новый его сборник включены две повести, в которых автор правдиво рассказал о моряках-краболовах.
Известный роман выдающегося советского писателя Героя Социалистического Труда Леонида Максимовича Леонова «Скутаревский» проникнут драматизмом классовых столкновений, происходивших в нашей стране в конце 20-х — начале 30-х годов. Основа сюжета — идейное размежевание в среде старых ученых. Главный герой романа — профессор Скутаревский, энтузиаст науки, — ценой нелегких испытаний и личных потерь с честью выходит из сложного социально-психологического конфликта.
Герой повести Алмаз Шагидуллин приезжает из деревни на гигантскую стройку Каваз. О верности делу, которому отдают все силы Шагидуллин и его товарищи, о вхождении молодого человека в самостоятельную жизнь — вот о чем повествует в своем новом произведении красноярский поэт и прозаик Роман Солнцев.
Владимир Поляков — известный автор сатирических комедий, комедийных фильмов и пьес для театров, автор многих спектаклей Театра миниатюр под руководством Аркадия Райкина. Им написано множество юмористических и сатирических рассказов и фельетонов, вышедших в его книгах «День открытых сердец», «Я иду на свидание», «Семь этажей без лифта» и др. Для его рассказов характерно сочетание юмора, сатиры и лирики.Новая книга «Моя сто девяностая школа» не совсем обычна для Полякова: в ней лирико-юмористические рассказы переплетаются с воспоминаниями детства, героями рассказов являются его товарищи по школьной скамье, а местом действия — сто девяностая школа, ныне сорок седьмая школа Ленинграда.Книга изобилует веселыми ситуациями, достоверными приметами быстротекущего, изменчивого времени.