На льдине - в неизвестность - [36]
Боясь поверить, Женя навел теодолит, запеленговал. Огонь был неподвижен. Значит, это не звезда. Это свет прожектора!
Там корабль! Уже почти видимый.
Эрнст бросился к аппарату. Передал на «Таймыр», что видят его прожектор.
В двадцать два часа, как условились, зажгли в темноте магниевую ракету, привязанную к длинной трубе. Иван Дмитриевич, стоя на торосе, размахивал и размахивал ею над головой.
Ракета трещала, рассыпая брызги огня. Голубой ослепительный свет отбросил темноту на десятки метров. Видят ли его там?!
Увидели! Светлый луч на горизонте стал раскачиваться, приветствуя их. Теперь уже ясно, как близко они друг от друга. Расстояние не больше пятидесяти километров.
По радио с «Таймыра» передали:
«…Позади остались последние мили чистой воды… Форсируем тяжелый паковый лед. Решено пустить в ход аммонал и взрывать льды, если ветер не изменится и лед не разведет. До скорого свидания!»
Над лагерем стрекочет самолет. В кабине двое, их ясно видно.
Сделав круг, самолет пошел на посадку на подготовленный крошечный аэродром.
Четверо отважных. (П. П. Ширшов, Э. Т. Кренкель, И. Д. Папанин, Е. К. Федоров.)
Папанин бросился к нему. Забыв про усталость, забыв, что на нем тяжелая меховая малица, бежал как мальчишка, не чуя под собой ног. Прилетели, бра-точки, родненькие!
Навстречу, размахивая большими рукавицами, что было духу бежал летчик Власов — первый человек с Большой земли.
Они встретились на полпути — в километре от лагеря.
Обнялись, расцеловались. К горлу что-то подкатило, зажало. Долго не могли сказать ни слова.
— Ну, чего ты? Ну, успокойся…
— Ничего, ничего. А ты чего волнуешься?
Через полчаса, передав Папанину письма, гостинцы, Власов улетел. Он будет разведывать пути подхода ледоколов к лагерю.
«Таймыр» и «Мурман» всего в восьми милях. В бинокль разглядели дым, мачты, силуэты кораблей. Эрнст передал по радиотелефону:
«Видим вас хорошо. Добро пожаловать! От души желаем успеха».
Потихоньку стали складывать свое личное, чтобы потом впопыхах не забыть. Аппетита нет. Даже к све-
жей медвежатине, которая появилась у них, никто не притронулся.
Вечером корабли зажглись огнями. Так непривычна была эта светящаяся россыпь здесь, среди пустынных льдов! Казалось, корабли уже совсем близко. Лучи прожекторов снуют по льдинам, отыскивая разводья.
Скорее бы!
Веселый волнуется, лает на эти лучи.
Петр Петрович и Женя побрились. Они уже «одной ногой» на корабле. Иван Дмитриевич и Эрнст считают это преждевременным. Барометр падает. К ночи задула пурга.
Моряки вырыли из-под снега легендарную черную палатку.
Встряхнулась, скрипуче и неуютно закачалась льдина.
Как мало осталось до конца! И как нестерпимо долго тянется время! Что, если в эту последнюю ночь в лагере произойдет что-то непоправимое!
К утру пурги уже не было. Не было и корабельных огней. За ночь ветер отогнал корабли за двадцать миль.
И тогда собрали все старые оленьи шкуры, драные рубахи, штаны, валенки. Петр Петрович приволок охапку их знаменитых большущих «тапочек», все это облили бензином — и запылал невиданный здесь маячный огонь.
Шумело и взлетало пламя. Бронзой отливали исхудавшие взволнованные лица. Когда пламя стало опадать, Иван Дмитриевич стянул с себя насквозь просаленную, прокопченную меховушку и бросил в огонь — гори ярче!
Рассвело. На горизонте показался густой дым. Кочегары вовсю шуровали в топках. Лавируя по разводьям, пароходы торопились наверстать потерянные километры.
Иван Дмитриевич стал бриться. И конечно, порезался — рука дрожала. В медведя стрелял — не дрожала, а тут, сколько ни унимал волнение, никак не мог справиться с ним.
К полудню пароходы пробились к широкому разводью и по чистой воде быстро подошли на полтора километра. Непрерывными гудками они радостно приветствовали папанинцев. С высокого тороса соседней льдины уже без бинокля было отлично видно, как ярко, по-праздничному расцветились пароходы флажками.
С обоих кораблей на лед сбегали люди и двумя колоннами торопливо двинулись к лагерю. Тогда и они, не в силах ждать, рванулись навстречу. Нестерпимо колотилось сердце, перед глазами все плыло от некстати набегающих слез. Не выдержав, и те и другие вдруг кинулись бегом навстречу друг другу — прыгая через ледяные обломки, трещины, скатываясь с торосов, обгоняя друг друга.
«Всем, всем, всем» Работу станции «Северный полюс» кончаю. К р е н к е л ь».
— Качать! — крикнул кто-то.
Четыре ледовых жителя взлетели над раскрасневшимися, смеющимися лицами моряков.
Только сейчас, глядя на почерневшие, опухшие от мороза руки радиста, которые он то и дело отогревал за пазухой, они поняли, как вся четверка измучена.
Шестнадцать часов. Девятнадцатое февраля. Сидя на обледенелой нарте, Эрнст отстукивал последнюю радиограмму:
«Всем, всем, всем!
Работу станции «Северный полюс» кончаю.
К р е н к е ль».
Моряки уже потянулись к пароходам, увозя кипы научных записей, уникальных коллекций — все то, что сможет многое рассказать о тайнах. Ледовитого океана, что впоследствии послужит началом более широких и регулярных исследований центральной Арктики.
Девять месяцев непрерывной научной работы, две с половиной тысячи километров труднейшего ледового пути позади.
