На льдине - в неизвестность - [15]
Рядом подсаживается Папанин.
— Есть связь?
Кренкель кивает и показывает радиограмму:
«Слышим маяк Рудольфа. Все а порядке».
Иван Дмитриевич глубоко и облегченно вздохнул. Последние радиограммы с самолета Чкалова были тревожные:
«Летим слепым полетом».
«Легкое обледенение».
«Небольшая тряска в моторе».
В эти часы работа ни у кого не спорилась. То и дело бегали в снежный павильон к Кренкелю.
Что-то вытянет лебедка с океанских глубин? (П. П. Ширшов у гидрологической лунки.)
О том, что на восемнадцатое июня намечается беспосадочный перелет Чкалова по маршруту Москва— Северный полюс — Северная Америка, им сообщили заранее. И сразу жизнь лагеря подчинилась строгому ритму подготовки. Уже неделю они передают метеосводки восемь раз в сутки вместо четырех. Всю эту неделю спали урывками — каждые три часа Женя снимал показания метеоприборов, и Эрнст передавал на Рудольф.
…Чкалов, Байдуков и Беляков уже почти сутки в полете. На одномоторном самолете им предстоит пересечь всю Арктику, всю огромную ледовую пустыню, полную неожиданных опасностей. Хорошо, что здесь, у полюса, есть научная станция, и они могут регулярными метеосводками, непрерывной радиосвязью помочь этому трудному перелету по совершенно неизведанной воздушной трассе.
…Самолет уже прошел Рудольф. С борта передали:
«Идем по пятьдесят восьмому меридиану к полюсу. Справа — циклон. Слева — ровный облачный слой».
Невольно мечтается: пролетая над ними, Чкалов сбросит пачку писем, свежие газеты… Вот, мол, вам, бродячие полярники, гостинцы из дому!
…Около шести утра послышался неясный гул. Женя выскочил из палатки и радостно закричал:
— Летит! Слышу мотор!
Все разом выбежали на улицу. Гул мотора ближе, ближе. Вот он уже где-то над ними. Но небо низко закрыто облаками, идет дождь со снегом, и самолета не видно. Какая обида! Бывает же небо чистым, а тут…
Гул мотора все тише. И опять над лагерем молчание. Но самолет летит, летит своим путем! Только плакали горькими слезами их письма, полетели дальше, в Америку.
Зябко поеживаясь, неторопливо расходились. Женя Федоров ушел в магнитный павильон продолжать наблюдения над атмосферным электричеством. Петр Петрович принес батометры, стал готовить свое гидрологическое оборудование к суточной глубоководной станции. Ему предстоит сутки сидеть у проруби, каждые два часа поднимать с разной глубины батометры и снова опускать.
Эрнст растер занемевшие от наушников уши и стал снова ловить самолет. Потом попросил Ивана Дмитриевича:
— Давай запустим аварийку. Ветряк совсем скис, а аккумуляторы на исходе. Как бы не подвести чкаловских ребят. Ведь мы самый последний пункт, который может их слышать.
Прикрученный к стремянке мотор застучал, насыщая аккумуляторы.
Только проводив Чкалова далеко за полюс, Кренкель мог прекратить наблюдение. Едва добравшись до спального мешка, он мгновенно уснул — не спал тридцать шесть часов!
Налетела пурга. И это в июне! Отчаянно свистел ветер, тряс палатку. Снежные вихри метались по лагерю. Быстро росли длинные, словно волны, заструги. Наружные работы усложнились. Метеобудку всю залепило снегом. В шелковые палатки, как ни шнуровали полог, непрерывно сочилась снежная пыль. Приборы, одежда словно поседели — обросли каляным кожухом. Застывшие руки не слушались. Иван Дмитриевич бродил в крутящейся снежной неразберихе, проверял растяжки палаток, антенн, главного их энергодатчика— ветряка. Шло испытание на стойкость всего их снаряжения.
Пурга гуляла три дня. Пришлось ввести круглосуточные дежурства.
Наверно, непогода докатилась и до Большой земли. Какой-то чудак из Старой Руссы прислал телеграмму: «Закройте Северный полюс, на Большой земле стало холодно…»
А потом все неожиданно стихло. Словно промчался, отшумел скорый поезд. И будильник, который эти дни совсем не был слышен, снова заявил о себе четким тиканием. Когда стрелки показали шесть часов, он залился звоном.
Дежуривший ночью Кренкель подождал минуту, потом, набрав полную грудь воздуха, гаркнул:
— Орлы, вставайте!
Густой, прохваченный ледяными ветрами голос его, казалось, встряхнул всю палатку. Но в спальных мешках никто не пошевелился.
— Орлы, надо же совесть иметь!
Эрнсту не терпелось поскорее передать утреннюю метеосводку и завалиться в давно манящие меха.
— Да вставайте же, черти полосатые! Что я с вами, цацкаться буду!
— Вот это к нам обращаются, — разнежено потягиваясь, изрек Федоров, к зависти всех, легко, одним рывком выскользнул из мешка и, ничего не зацепив и не повалив, спрыгнул на пол.
Одевались все разом, стараясь поменьше толкаться и не размахивать одеждой, чтобы не сбросить ненароком бутылочки Ширшова, не врезаться затылком в железные крепления на потолке. Быстро натягивали меховые штаны, рубахи, сапоги. Подгоняла температура — минус три! О воде, которой можно было бы умыться, никто даже не мечтал. Ее здесь нет. А снег, спрессованный ветром, хуже терки. Сейчас он сверкал такой белизной, так искрился, словно в каждой снежинке был заключен кусочек солнца. Пришлось сразу же надеть темные очки — без них можно и ослепнуть.
Не частым гостем было у них солнце. Оно постоянно было укрыто облаками, туманом. Такое уж на полюсе лето. А тут оно забросало светом угомонившиеся после пурги снега, пронизало, зажгло бирюзой ледяные глыбы. И так необычно тихо было на льдине, так неподвижно. Только по верхушкам торосов все еще бежали легкие снежные змейки.
