На ладони ангела - [178]

— Да нет, дело не в этом…

— Пьер Паоло! — воскликнул Данило со всей силы своего великодушного характера. — Никогда бы раньше не подумал, что…

Но он вдруг осекся и покраснел оттого, что нас слушала Аннамария. Мы никогда еще в ее присутствии не затрагивали наших бывших отношений. Заключенный между нами негласный договор. Данило ограничился тем, что добавил, в весьма расплывчатых выражениях, в которых, правда, явно сквозило сожаление, что он, сам того не желая, разбередил мою, как ему казалось, уже залеченную рану:

— Если по той или иной причине, — сказал он, выделяя каждое слово, тебе не нравится это имя, мы возьмем другое, да, Аннамария?

Я покачал головой. Он ошибался от начала до конца, если думал, что меня по-прежнему мучило воспоминание о том времени, когда для него существовал лишь один Пьер Паоло. Это прошлое уже было не властно надо мной.

— Нет, нет, — сказал я, силясь улыбнуться. — Я обещал стать крестным, и я им буду. Но я не предполагал, что вы его так назовете. Так, дурацкая мысль залетела… Извините… Это ужасно глупо!

Они оба не осмеливались спросить меня. Данило, чтобы не сидеть сложа руки, принес с соседнего столика бутылку с маслом. Он продолжал суетиться, развернул ко мне этикеткой бутылку пино гри (знак почтения хозяина виноградникам Касарсы), подвигал стулья перед приборами, поправил тарелки на своих местах, пока наконец Аннамария на послала его на кухню за рюмкой граппы для меня.

— Он весь побледнел, — вымолвила она. — Должно быть, он плохо себя чувствует.

— Ты поймешь меня, — сказал я ей, когда мы остались одни. — Я всегда был суеверен. Ты, быть может, недавно видела меня во сне мертвым?

Аннамария вскрикнула:

— Пьер Паоло, что за мысли!

— Потому что, когда я был маленький, мы никогда не выбирали имя живого человека для будущего ребенка. Крестьяне во Фриули верят в то, что число мест на земле строго ограничено. Новое существо, чтобы появиться в этом мире, должно присвоить себе не только имя, но и плоть и кровь того, на чье место оно приходит. Поэтому у нас старались подыскать в церковном календаре такое имя, которое не носил бы никто ни в родне, ни в близком окружении. «Каждый новорожденный — это неизвестный покойник». Ты любишь эту поговорку?

— Но на Сицилии все совсем не так! Когда мы хотим кому-то добра, мы думаем, что со своим именем при крещении человек передаст ребенку и все те качества, которые нам нравятся в нем. «Почитай отца и мать твоих, но будь как крестный твой». У нас такая поговорка.

— А! я предпочитаю вашу! — сказал я, рассмеявшись. — У меня было глупое предчувствие!

— Не удивительно! — откликнулась она, вынув чистый, нетронутый платок из своего платья, которое облегало ее округлившийся живот. — Завтра день поминовения, и все готовятся пойти на кладбище. У тебя тоже есть человек, который ждет тебя в своей могиле?

— Да, — сказал я.

Я вспомнил обещание, которое дал часом ранее маме. Только после того как я произнес это «да», мне послышалось нечто странное в том, как сформулировала свой вопрос Аннамария, какая-то скрытая аллюзия, от которой я содрогнулся. Но я не хотел еще больше беспокоить юную маму, чья умиротворяющая рука положила мне на лоб компресс, смоченный свежей водой из графина. Я поднял голову и поблагодарил ее улыбкой.

— Господи Иисусе! — воскликнула она вернувшемуся с рюмкой граппы Данило. — Он думал, что мы ему пророчим смерть.

54

«Альфа Ромео 2000 GT» с металлическим отливом привлекла расположившуюся под аркадами группку подростков. Ни один из них мне не понравился. Я сказал им отойти от машины и был уже готов уехать, как вдруг заметил еще одного, он небрежно прислонился к колонне, скрестив руки и держа на пальце связку ключей. Он был единственный, кого не обеспокоило появление машины. Насмешливая улыбка скользила по его губам. Он смотрел в пустоту своими выпученными глазами, которые только подчеркивали его необычность. Мне пришлось высунуться из машины и позвать его.

— Хочешь прокатиться со мной? Получишь подарок потом.

— Почему бы и нет? — ответил он, залезая в машину.

Взгляд в зеркальце заднего вида: все в порядке. Я выехал на виа Национале. Он по-прежнему играл своими ключами. На нем были обтягивающие брюки, в которых не было карманов.

— У тебя в штанах что, вообще карманов нет?

— Один сзади.

— Тебя как зовут?

— Пино, по прозвищу Пино ла Рана.

— Ла Рана? Но почему?

— Из-за моих фишек, — лаконично ответил он.

Пино Лягушонок! Так меня звал отец, когда хотел выказать свою нежность. Второй раз за вечер я подумал об отце. Со мной этого не случалось много лет. Лягушонок! Из-за Гальвани. Болонья, уроки в лицее, конкурс «Стальных книг»… Почему сегодня вечером на меня нахлынули воспоминания юности, такие смешные и печальные, словно разностильный фильм? Пощечина, полученная Тосканини у входа в театр… Чьяно на холме, пожирающий свиное заливное с фисташками… Парк Маргарита, где мальчик на велосипеде сообщил нам о наступлении СССР. Почему эти образы с такой скоростью проносились в моей голове? Вот базилика, посвященная святому Доминику, и два мраморных ангела по обе стороны алтаря: с чистым ликом серафим, прижимающий к себе факел подсвечника, серьезный и задумчивый, как будто он спустился с неба, дабы предаться размышлениям в полумраке; и второй, коренастый, мускулистый, рожденный от земли, готовый спрыгнуть и выпустить из рук свой канделябр, и который, быть может, сегодня вечером он выпустил из рук, чтобы встретиться со мной на вокзале, сесть в мою машину и наконец ответить на мой зов, тридцать пять лет спустя после того, как я объявил себя приверженцем его простоватой и агрессивной грубости в пику грациозности его белокурого коллеги, более прекрасного, но слишком похожего на Свена. Одним взмахом крыла он перенесся в Рим, так что мелкие густые кудри его чернильно-черных волос даже не растрепало ветром.