На Крючке (ЛП) - [60]

Его рука тянется в карман, коричневая рукоятка ножа заставляет мои внутренности свернуться от страха. Мое сердце переходит в ускоренное биение, мои ноги двигаются прежде, чем я успеваю их остановить, и я бегу, протискиваясь между ними, а мой отец отступает на шаг назад.

— Не надо, — умоляю я. — Пожалуйста... просто... не делай ему больно.

Глаза Крюка слегка расширяются, но он стоит неподвижно, на его лице появляется медленная ухмылка. Его пальцы тянутся к моей челюсти.

— Такая преданная.

Он оглядывается на моего отца.

— И где же твои мольбы, Питер? — его брови поднимаются. — Или, может быть, ты предпочитаешь, чтобы я пролил ее кровь, чтобы покрыть твои грехи?

Молчание.

Оглушительная. Разрывающая сердце тишина.

Глаза Крюка фиксируются на моих, и я выдерживаю его взгляд, мой живот поднимается и опускается вместе с неровными ударами моего сердца, мои ноздри раздуваются от мучительной боли, когда моя грудь раскалывается пополам.

Он выдыхает, сгибая шею в сторону до хруста, а затем кивает, протягивая руку.

— Очень хорошо.

Облегчение разливается по моим венам, мое тело дрожит, когда я вкладываю свою ладонь в его. Он тянет, и мое тело прижимается к нему. Мои пальцы прижимаются к его груди, его рука обхватывает мою поясницу, а его рот находит мое ухо.

— Я хочу, чтобы ты запомнила этот момент, дорогая. Запомни, каково это — осознавать, что твой отец был готов позволить тебе умереть, чтобы спасти себя.

И затем он уводит меня прочь, а моя душа рассыпается в прах.

33.ВЕНДИ

Крюк молчит в лимузине, но я чувствую, как ярость выливается из него и наполняет воздух. Она густая. Удушающая. Я перевожу взгляд с него на проносящиеся мимо улицы, гадая, злится ли он на меня, и спрашивая себя, почему меня это волнует.

Машина поворачивает за угол улицы, и мое дыхание замирает в легких, когда в поле зрения появляются знакомые ориентиры. Я знаю эту улицу.

И это не пристань.

— Ты сказал, что не вернешь меня сюда, — бросаюсь я, паника сковывает мои внутренности.

— И ты сказал, что не будешь плохо себя вести, — он собирает невидимые ворсинки со своего костюма.

Моя челюсть падает.

— Я и не вела себя плохо! Я сделала всё, о чём ты попросил.

— Ты думаешь, что уйти с твоим отцом — это то, о чем я просил? — огрызается он.

Мое сердце падает в желудок.

— Это было... — я сглатываю. — Это не имеет к тебе никакого отношения.

Я морщусь, понимая, как жалко это звучит, даже для моих собственных ушей.

Он усмехается.

— Дорогая, если ты думаешь, что я поверю в это, то ты действительно глупая девочка.

Мои зубы скрежещут, кулаки сжимаются.

— Я не девочка.

Он наклоняет голову.

— Значит, просто глупая?

Я глубоко вдыхаю через нос, пытаясь сдержать бурление в животе, когда представляю, как меня снова бросают в эту темную комнату.

— Пожалуйста, я не хочу снова оказаться в этом подвале.

Он вздыхает, его пальцы потирают челюсть.

— Ты не вернешься туда.

Я вскидываю голову, облегчение разливается по мне.

— Нет?

Машина останавливается, синие и красные цвета мелькают на моей коже через окна.

Что, черт возьми происходит?

Дверь открывается, и Крюк выходит, его рука появляется передо мной. Мое сердце замирает, когда я вкладываю свою ладонь в его, позволяя ему вытащить меня из машины. Он — дихотомия: на одном дыхании угрожает моей жизни, а на другом — ведет себя как джентльмен. Ужасно, как он может делать и то, и другое так безупречно, как будто это неотъемлемые части его самого, мирно сосуществующие как единое целое. Он выбрасывает в окно все, чему меня когда-либо учили о добре и зле, пока все не перекосится и не расплывется в моем мозгу.

Когда я выхожу из машины, мое дыхание вырывается из легких.

В воздухе стоит сильный запах пепла, от которого у меня щиплет в носу. Сбоку стоят пожарные машины и машины скорой помощи, несколько полицейских машин. A ВР больше нет. Сгорел дотла, остались одни обломки.

Моя рука тянется вверх, чтобы прикрыть рот.

— Боже мой. Что случилось?

Лицо Крюка стоически сохраняет спокойствие, пока он осматривает повреждения.

— Твой отец, я полагаю.

— Нет, — мое сердце дергается, защита срывается с языка прежде, чем я успеваю обдумать слова. — Но он был с нами сегодня вечером, он бы не...

Крюк смотрит на меня, и мои слова затихают, воспоминания об этом вечере прокручиваются в моей голове. Я сглатываю печаль, нарастающую в моем нутре и распространяющуюся по всем конечностям.

С тротуара доносится пронзительный вопль, и я вскидываю голову: официантка из Весёлого Роджера подбегает к Крюку и обнимает его за плечи.

У меня щемит в груди, когда я наблюдаю за их объятиями, но я отстраняюсь, позволив им побыть вместе. Какое мне дело до того, что они обеспечивают друг другу комфорт?

Руки Крюка медленно поднимаются, отстраняя ее от себя.

— Мойра.

— Крюк, это было ужасно. Я не знаю… — она икает. — Я понятия не имею, что произошло. В одну секунду все было хорошо, а в следующую...

Она закрывает рот, снова срываясь на рыдания, а я оглядываюсь вокруг, мой желудок опускается, надеясь, что внутри никто не пострадал.

Но я не могу не почувствовать и облегчения от того, что если нет ВР, то нет и подвала с кандалами и цепями.

Мы недолго остаемся на месте, прежде чем Крюк возвращает нас в лимузин и на свою яхту.