На крыше храма яблоня цветет - [32]

Мне же было указано на самое уютное место – за печкой на шкурах. Хозяин сразу всем дал понять, что я здесь своя. А то, что все разом прилегли, следует понимать как высшую степень непочитания москвичей. Я сказала ученым, чтобы они уходили подобру-поздорову.

– А как вы, Арина? – обратился ко мне Алексей.

– А я останусь здесь, меня отсюда пока не выгоняют.

– Значит, тут будет свальный грех, – сказала молоденькая девушка из ученых, при этом в ее глазах загорелись непонятные искорки.

После этих слов вся экспедиция, ерничая, покинула чум.

Как только она удалилась на приличное расстояние, все встали и быстро начали собираться на жертвоприношение лесному духу.

Естественно, пошла и я.

Если снежный человек в действительности существует, то он, непременно, будет в восторге от сушеной рыбы, кедровых орехов, ржаных лепешек и засахаренных ягод, которые ему принесли в немалом количестве.

А если нет – то пусть так все и останется милой северной легендой, где за все хорошее надо благодарить Бога или судьбу. Своему ближнему зла не причинять и просто приветливо относиться ко всем людям, видя в каждом в первую очередь образ Божий, а не гражданина или еще кого-нибудь.

* * *

Когда северное Солнце прохладным вечером садится на тайгу, оно сначала обязательно искупается в Золотом озере, где водятся огромные величиной с добротную сковородку зеркальные караси, а потом, как капризная модница, надушится сладковато-пряными запахами таежного леса, где смешано все, начиная от болотных лилий, заканчивая сосновыми шишками и молодым камышом. Такой запах забыть или перепутать нельзя.

Я любовалась этой красотой и четко осознавала: мне пора. Завтра на заре с первыми утренними лучами я с разрешения хозяина сделаю несколько фотоснимков, попрощаюсь и уеду к себе домой в большой серый город – в другой мир, мир электричества, электроники, сотовой связи и одиночества.

Всю ночь мы говорили с хозяевами чума о жизни, любви, политике. А наутро я пообещала с нарочными прислать им бинтов, зеленки, шелковой веревки для силков и шампуня – мы попрощались.

Гостеприимные ханты положили мне на дорогу вяленой оленины, сушеных грибов и уникальное блюдо шакрану – из язычков зеркальных карасей, считается, что этот продукт укрепляет и заживляет организм. После операции, кровопотери или другой напасти в тайге первым делом готовят человеку шакрану. Если же после рождения у молодой матери по какой-либо причине нет молока, новорожденного тоже кормят шакрану.

К двенадцати ночи я была уже в своем городе, и все, недавно случившееся со мной, стало казаться сном. Не более.

Я, счастливая, со здоровым румянцем на щеках, отправилась спать в свою мягкую и такую уютную кровать.

Боже, как хорошо возвращаться домой! Как хорошо иметь свой дом! Теплый и удобный. С этими мыслями я быстро заснула.

А ночью меня снова посетил Саэль. Мой Саэль…

Я так по нему соскучилась, что долго держала его нежные руки в своих ладонях и не хотела их выпускать.

И молча преданно смотрела в его глаза. Будь моя воля, я бы стояла так вечно, честное слово! «Саэль», – затрепетало в груди.

На дне рождения у бомжа

– Саэль, – выдохнула наконец я. Мне нелегко без тебя. Ты, и только ты можешь понять, как я была несчастна все это время. Какие-то люди, события крутились вокруг меня, и не было самого главного – покоя моей душе. Впрочем, несмотря на все это, я почему-то счастливая. Почему так, Саэль?

Он ответил, что покой в душе бывает редко, особенно в нашей земной жизни. Нужно просто научиться терпеть, творить добро, бесконечно прощать всех, кроме себя, молиться, и тогда я приобрету особую силу, способную двигать горы и океаны.

Но я, кажется, чего-то не поняла или не хотела понимать, ведь я была рядом с тем, кому радовалась душа, а слова и мысли были безразличны.

Саэль взял меня бережно за руку, и мы полетели к бомжу Грише на день рождения.

Я этот день обречена помнить вечно.

Гриша нас уже ждал.

Он сварил уху на костре из старой мебели, нарезал ломтиками заплесневелый сыр и черствую колбасу, открыл банку грибов, срок годности которых истек еще в прошлом году, нарезал четвертинками полугнилых яблок, правда, гниль он накануне аккуратно вырезал.

Уху Гриша разлил в пустые консервные банки с надписью «Язь в собственном соку», и даже нашлась у него немного скрученная алюминиевая ложка, которую он с торжественным видом вручил мне, а для Саэля припас обломанную по краям морскую ракушку. Сам же уху просто пил, при этом часть ее из банки вытекала и медленно текла по небритому Гришиному подбородку.

Что меня особенно удивило. У Гриши нашлись новые хрустальные бокалы, в которые он любезно налил нам шампанского. Вместо стола у Гриши имелся перевернутый деревянный ящик из-под керамической посуды, за который мы все вместе сели, подогнув под себя ноги. На той стороне ящика, где сидела я, была приклеена бумажка с печатью «Осторожно, не кантовать!».

– Гриша, дорогой Гриша, – сказала, удобно устроившись, я, – я хочу поднять тост за то, чтобы твое сердце, твоя душа, твои мысли всегда-всегда, несмотря ни на что, оставались такими же чистыми.

– Прекрасно, принцесса, прекрасно, – согласился бомж. Мы, мило улыбнувшись друг другу, чокнулись бокалами.