На крыльях - [13]

Пётр не ответил и отвернулся.

— Гордый! — ласково произнёс Дядечко и, положив ему руку на плечо, попросил: — Расскажи о себе…

Пётр охотно исполнил его просьбу. Дядечко внимательно слушал и курил.

— А теперь стыдно мне, — с горечью закончил свою повесть Абрамов.

— Во многом ты и сам виноват: вовремя не захотел учиться… Теперь исправляй свою вину, и тогда не будет тебе стыдно. Ясно?

— Ясно, товарищ инструктор.

— Значит, договорились, — сказал Дядечко и встал. — Иди спать. С завтрашнего дня я буду тебе и по теории помогать… Ученье — свет, брат, так-то!

Пётр, смущённо окинув инструктора добрым взглядом, улыбнулся:

— Спасибо, товарищ инструктор.

С того дня ученье у Абрамова пошло хорошо. В декабре 1937 года он отлично закончил лётную школу. Но свои рулёжки и полёты с Дядечко помнит до сих пор, потому что это было его первое серьёзное испытание и, если бы он тогда спасовал, не ходить бы ему в лётчиках…

«Лёгкая» работа

В 1928 году Илья Дорохов работал мотористом на военном аэродроме. В глубине души он считал себя неудачником: стремился стать лётчиком, но в лётную школу его не приняли, потому что не хватило образования, и пришлось учиться на моториста.

Конечно, работа моториста тоже увлекательная, всегда имеешь дело с передовой техникой, но… одним словом, это «но» легко понять без особых объяснений.

Трудился Илья исправно, начальство не жаловалось и ставило его в пример другим за то, что он неустанно занимался самообразованием.

— Хороший авиационный техник будет! — говорили о нём инженеры.

Илья уже привык к этой мысли, и со временем надежда стать лётчиком поблёкла настолько, что он уже не верил в неё. Как старики говорят, значит, на роду не написано…

Но полетать пассажиром очень хотелось. Да и обидно было: служил в авиации, а ни разу ещё от земли не отрывался — только в мыслях, грёзах!

Служил в той части лётчик Лазарев. Славился он своим высшим пилотажем и озорством. По этой причине не каждый из работников наземных служб решался полетать с ним.

Однажды Илью назначили обслуживать самолёт Лазарева. Машина была новая, и Дорохов быстро справился с делом, тем более, что двукрылого разведчика Р-1 он знал прекрасно.

Подошёл Лазарев. Выслушал доклад моториста и залез в переднюю кабину.

— Полечу в зону, покручусь немного, — сказал лётчик.

И тут Илью, как говорят на Востоке, «шайтан потянул за язык», он торопливо, скороговоркой произнёс:

— Взяли бы меня с собой!

— Ты и так, наверное, много летаешь?

— Да ни разу в жизни ещё не летал, представления не имею…

Лазарев с любопытством оглядел долговязую фигуру моториста и милостиво разрешил:

— Валяй, садись, любитель авиации. Так и быть, возьму тебя с собой на полполёта.

Обрадованный Илья, не задумываясь над тем, что могло означать «полполёта», залез во вторую кабину позади лётчика.

Лазарев запустил мотор, прогрел его и порулил на старт. Оторвались от земли, как положено, легко и точно выдерживая направление, после взлёта перешли в набор высоты.

Илья беспрестанно крутил головой, с любопытством осматривая землю, на которой всё уменьшалось с каждой секундой. «До чего же всё просто, — с удовлетворением подумал Илья. — Летишь себе и поплёвываешь вниз…» Тут он решил в самом деле плюнуть за борт и наклонился вправо, но сильная струя воздуха ударила ему в лицо. Илья воздержался и усмехнулся, — в полёте плевать не полагается!

Этот первый «практический вывод», сделанный им в воздухе, развеселил его. Полёт стал восприниматься, как увлекательная воздушная прогулка.

Вдруг земля метнулась вправо и стала вертикально, стеной! Мотор стих, Илью вдавило в сиденье и прижало к левому борту; в глазах помутилось, а ноги похолодели. Земля завертелась вокруг, потом неожиданно очутилась впереди и бешено понеслась навстречу, а когда удар казался неизбежным (хотя всё на ней оставалось по-прежнему маленьким), она плавно стала уходить куда-то под самолёт, мотор снова ревел вовсю, а под колёсами голубело небо.

И началось!.. То вой и рычание мотора, то тишина и тонкий свист ветра, то необъяснимая тяжесть во всём теле, то вдруг сменяющая её необыкновенная лёгкость — вся эта мешанина острых, не знакомых доселе ощущений и звуков лишила Илью самообладания.

В ужасе ухватился он руками за сиденье и закрыл глаза, чувство неотвратимости катастрофы не покидало его.

Погибать неизвестно как и во имя чего было страшно…

… Очнулся Илья, лишь когда они планировали на посадку. Каждый нерв ныл, тело стало дряблым, непослушным, небо казалось зеленовато-жёлтым, мысли работали вяло, и даже сам факт, что он остался живым и невредимым, а самолёт почему-то цел, дошёл до сознания уже после того, как они сели и порулили к стоянке.

Товарищи осторожно вытащили Илью из кабины, как порванный мешок с зерном, посадили на бугорок. Кто-то дал ему выпить холодной воды. Над ухом раздался весёлый голос Лазарева:

— Ну как полётик, любитель авиации?

— Первую половину полёта я помню, — медленно сказал Илья, вставая с бугорка. — Но, что произошло потом, я не пойму.

— Это и есть «полполёта», а то, что произошло потом, называется высшим пилотажем! — хвастливо ответил Лазарев. — Ясно?

— Это называется, по-моему, не высшим пилотажем, а… — здесь Илья весьма уместно воспользовался выразительным древним русским словом, которое мы, однако, опустим.