На крутом переломе - [114]

Глава XXVI

Никаноров готовил свое выступление на митинге, посвященном пуску АПР — агрегата продольной резки. Начало митинга в одиннадцать тридцать.

Сегодня исполняется его мечта, его стремление дать заводу большую самостоятельность и независимость от поставщиков — уральских металлургических заводов. Он бегло посмотрел выступление, сделал поправки, прочитал его несколько раз и понял, что самое основное сможет сказать и без бумажки. Однако выбрасывать листок с текстом не стал: сунул в карман, на всякий случай, вдруг где-то заест? Может и заесть: ведь в среду бюро райкома.

К одиннадцати часам, в пристрое цеха холодной прокатки ленты, равному по площади почти основному помещению, весь пролет, где планировалось складывать готовые рулоны ленты, был забит людьми. Представители цехов, корреспонденты центральных, областной, городской и заводской газет, радио и телевидения. Больше всех старался для истории завода фотограф бюро технической информации Николай Крылышкин, взмокший и возбужденный: еще бы, такое нечасто бывает.

Двадцать минут двенадцатого. Никаноров, секретарь парткома Бухтаров, начальник цеха Брыкин, бригадир монтажников Мирушкин поднялись на площадку, сколоченную из досок, к столу, рядом с которым, обитая по традиции красным материалом, высилась трибуна.

Волнуясь, к ней направился Никаноров. Он посмотрел влево, вправо, в глубину пролета — всюду виднелись радостные лица рабочих. Они сделали такое, чего не было на заводе с момента его существования, и поэтому имели право и улыбаться, и гордиться.

— Дорогие товарищи! — начал Никаноров. — Сегодня у коллектива вашего цеха, а вернее, у всего завода — два больших события: пуск агрегата продольной резки и сдача цеха подсобного хозяйства. Что нам даст пуск АПР? Он даст многое. Мы получаем возможность маневрировать технологией изготовления холоднокатаной ленты, исходя из имеющихся ресурсов. Теперь большие и малые «блисы» всегда будут загружены. План в наших руках. Зависимость завода от поставщиков уменьшится во много раз. АПР — это больше, чем цех. Здесь смонтировано различного оборудования на два миллиона рублей. И сегодня эти люди, что своим самоотверженным трудом создали заводу такую крупнейшую производственную мощность, заслуживают самых теплых благодарственных слов. Я вижу их — вот они стоят рядом. — Никаноров называл по имени отчеству и показывал рукой на этих людей. А фотокорреспонденты щелкали затворами, снимали их, самого директора, почетный президиум. — Честь и слава им! — заканчивая свое выступление, сказал Никаноров. — Наш глубокий поклон.

…Через несколько минут тишина, царившая в пролете, когда выступали участники митинга, была нарушена: Никаноров и бригадир монтажников Мирушкин разрезали розовую ленточку — агрегат включили. Теперь, уже металлическая лента, матово поблескивая, медленно, но неудержимо поплыла и, встретив ножи на своем пути, разделилась на четыре части, превратилась в нужную цеху заготовку. Загудело, зашумело в пролете, а люди упорно стояли и смотрели за действиями механизмов до тех пор, пока они не закончили смотку полос в рулоны.

Проводив гостей, Никаноров вернулся в свой кабинет, рассмотрел почту, отдал ее секретарше, посидел немного в глубокой задумчивости, потом справился о работе АПР, записал выход готовой продукции и стал готовиться к разговору с министром. «Доложу обстановку, — думал директор. — Заверю, что завод будет и дальше работать стабильно. Это, последнее — самое главное. И оно — производное, и не только от АПР. Как люди воспрянули! Они поверили в себя, в своих руководителей. А Мирушкин как сказал: „Мы зажглись верой, энтузиазмом нашего директора. Он у нас, на АПР, был главным строителем. И мы дарим ему за это нашу каску. Хотя понимаем, что с пуском АПР его голове особые опасности не угрожают“. Про это министру не скажешь. А вот про то, что задание его по ЗИЛу выполнено, — надо доложить. Можно, пожалуй, напомнить, что в отпуск ухожу. Наверно, отпустит. Ведь была договоренность. Отпуск — после пуска АПР. Сегодняшний день мог бы стать лучшим, памятным днем в моей жизни, если бы Борис был жив. И Марина дома хозяйничала, а не скрывалась где-то».

Никаноров вынул из ящика простую, местами пожелтевшую школьную тетрадь, в которой с давних пор хранил письма Марины. Иногда он перечитывал их. Никто не знал, что он их так долго и бережно хранит. Тогда и он, и Марина были еще слишком молоды, не боялись больших забот. Хотя заботы были и тогда, но они не казались столь трудными и обременительными, в них было что-то радостное, легко преодолимое, если не в скором времени, то в близко обозримом. Никаноров раскрыл тетрадь и взял первое письмо.

«Здравствуйте, мои родные! Тима, раз ты пишешь, что принес часы и платочки, первым делом выясни, где они? Мне их пока не передали. Главное, часы. Напиши сейчас же! Тима, сегодня первый раз приносили кормить мальчика. Не определишь, на кого похож, спит, глазки не открывает. Вообще, хорошенький, крепенький мальчик. Часто ко мне не ходи, сиди и занимайся. Что надо — пусть принесет мама. Теперь — для нее. Мама, как же ты уедешь, а я? Я очень похудела. Выйду из больницы — надо поправляться. Тима будет сдавать объект, потом — экзамены в аспирантуре. Кто же мне поможет? Поживи у нас. А там, может, и я вместе с тобой уеду. В деревне обойдутся без тебя. Напиши им и все объясни. Тима получит деньги в понедельник и даст тебе на расходы. Сами ничего мне не покупайте, ждите, чего я попрошу. Молока мне уже не надо, лимонаду принесите бутылочку. Купите клюквы и сахару. Я мучаюсь жаждой и хочется кислого. У меня все нормально. До свидания. Целую вас всех. Пусть мама у бабушки попросит варенья из китайки. Вот и все. Сейчас кормила второй раз. Глазки — голубые. Спасибо за цветы. Молодец, что догадался».