На крутом переломе - [108]

Никаноров перелистал оставленные Пальцевым страницы с отпечатанными на них вопросами. Прочитал один из них: «Как вы понимаете полную самостоятельность предприятия?» Я считаю, что такого не может быть. В большом колесе государства предприятие — это спица. Другими словами, предприятие — ячейка нашего общества. Оно живет интересами общества. Ведь если у нас тысячи потребителей получают наши болты и гайки, то уже никто другой их не обеспечит ими? Прежде всего, мы — плановое предприятие и решаем государственные вопросы, государственные задачи. А вот для решения этих задач нам нужна самостоятельность. На первом этаже лучше, чем с девятого видно, в какую дверь входить и выходить. У нас есть фонд зарплаты. И мы распоряжаемся им по своему усмотрению. Вот, к примеру, как это выглядит. Директор нашей турбазы сократил обслуживающий персонал на тридцать человек. Часть зарплаты перераспределил, в первую очередь, рабочим наиболее ответственных участков: котельной, столовой. Люди остались довольны. Поднялась ответственность, возросла зарплата. Коллектив стал работать лучше. Или другой пример. Для решения жилищной проблемы мы увеличили количество людей в строительном цехе. Больше стали отчислять на развитие соцкультбыта. Раньше такой возможности нам не давали. Во всем были рамки и вилки, установленные и определенные свыше. Остальные вопросы рассмотрим завтра.

Раздался телефонный звонок. Опять я сегодня задержался, — снимая трубку, подумал Никаноров. — Это, наверное, Вадим. Он всегда беспокоится, когда меня долго нет. Однако звонил не Вадим, а министр. Он попросил Никанорова проследить за отправкой ульяновскому заводу ряда позиций, а потом пригласил на коллегию. Значит, завтра, с утра надо выезжать. Надо зайти к Ольге и сказать, что уезжаю в Москву. Идти к ней не хотелось. Ольга стала раздражительной. Нервной. Но идти придется обязательно: она звонила и просила забрать белье. Выстирала и выгладила. Наверное, ей это тоже надоело. Вот и нервничает. Особенно в последнюю встречу.

Ольга ласкала, целовала так, что ему даже не верилось, что так она его любит. А потом, отодвинувшись, спрашивает:

— Тебе со мной хорошо?

— Очень! Как ни с кем в жизни.

— Я тебе нравлюсь? — сбросив одеяло, нагая встала во весь рост и смотрела ему в лицо, дожидаясь ответа. — Ну что, в молчанку опять решил играть?

Никаноров не выдержал. Он тоже встал, крепко обнял ее и, целуя, зашептал:

— Нравишься, милая! Очень нравишься.

— Если так, то скажи мне: мы можем, наконец, быть по-настоящему счастливы? А?

— Мы и так счастливы.

— Наше счастье подпольное. Все это мне надоело вот так! — она провела рукой по горлу. — Хочется пройтись с тобой по центральным улицам. Тихо, достойно. Без опаски, что кто-то может увидеть. И открыто смотреть людям в глаза, как смотрят все порядочные. Однако нельзя. Тебе должность, положение не позволяют. Что же тебе дороже? Положение или встречи со мной? Личное счастье?

— Мне и то и другое нравится, — ответил он.

— Так не может быть. В общем, подумайте, Тимофей Александрович, иначе мне самой придется сделать выбор. И когда вы решитесь, позвоните, пожалуйста. Этого дня я буду очень ждать.

С того вечера прошло больше месяца. И он решил не звонить Ольге. Должна понять, что жизнь не только в любви и постели, но и в работе, в должности, в семье, в сыне, который у него остался один. Однако это, думал Никаноров, все мои интересы. А она, пожалуй, права. Наши отношения продолжаться так, как это было раньше, уже не могут. Он чувствовал, что как ни хорошо ему было с Ольгой, но все самое лучшее уже было. Все в прошлом. Можно обойтись уже без нее. Ему иногда казалось, что встречи с Ольгой как-то обесценились. Стали не такими интересными, доверительными. В них больше нравилось прошлое. С чего же это началось? Видимо, с тех разговоров, когда она стала предлагать бросить все и уехать куда-нибудь к черту на кулички. А зря, я, наверное, обижаюсь на нее за такое желание. Молодая, красивая, но жизни нет. Каково? И дуться на нее не следует. Ей тоже, вполне резонно, хочется жить полной мерой, чтоб и устроено было, как у всех нормальных людей. Видимо, со мной это невозможно. Да, и не стоит бросать сына ради своей потребности. А Ольга, ой как хороша! Есть ли у нее кто? Вполне возможно.

И ничего не поделаешь: она — свободна. Скажи спасибо, что дарит тебе такие неповторимые встречи. Когда Никаноров вспоминал про них, у него кружилась голова, темнело в глазах. Однако, занятый по горло различными проблемами производства, он, хотя и думал об Ольге ежедневно, но не звонил ей. Не звонила и она. Что делать? Ведь так все хорошо было! И вдруг — «уедем куда-нибудь?» Легко сказать: уедем. За этим «уедем» — скандал до столицы. С самыми серьезными выводами и последствиями. Что же делать? А все было так устроено, что позавидовать можно. Позвонил — и тебя встречают с распростертыми объятиями. Целуют, ласкают. Чебуреками кормят. Однако кто-то верно написал, что «нет ничего такого, что устраиваешь навсегда. Нет на свете такого, что нельзя обрести вновь». Значит, встречи с Ольгой не навсегда. Тогда с потерей ее, что я приобрету? Спокойствие? Вряд ли. Да и зачем оно. Неужели придется еще с кем-то знакомиться? Все может быть. Еще не вечер, раз думаю об этом. Но самое лучшее — ожидание ее звонка. А разве не счастье — вспоминать встречи с ней? Может, она и не позвонит? Все равно надо ждать. Жизнь в ожидании — тоже счастье. А когда почувствую, что не могу больше без Ольги, тогда и решусь. Если же сил на это не хватит — придется к ней ехать. Да, не звонить, а ехать. С чем? Ведь она может спросить: «Что вы мне хорошего скажете, Тимофей Александрович? Что мне желательно — вы знаете». А что я могу сказать? Ничего. И уйдешь. А в следующий раз она и дверь не откроет.