На круги своя - [37]

Альрик мысленно перенесся на маяк, где стояла девушка, и попытался представить себе, как выглядит оттуда его лодка; потом вернулся назад и стал думать об этой девушке: сколько ей лет, затянута ли она в корсет, белы ли ее руки и как ее зовут.

И тут впервые за последнюю неделю лицо его осветила радость, и он мысленно произнес: «Ангелика».

Это Ангелика, ну конечно это она заперта в башне и зажигает огонь в маяке, ожидая спасения, а он — Альрик, соправитель Эрика[37], выступил в поход, чтобы освободить ее. В его нагрудном кармане охранная грамота с решением о помиловании или же послание от Папы, позволяющее соправителям брать в жены плененных принцесс. Чтобы сообщить о своем прибытии и показать себя рыцарем, он поднялся и, как Гюнтер, которого слышал много раз, запел баритоном, аккомпанируя себе черпаком: «Ручку, Церлина, дай мне, в домик со мной пойдем»[38].

Маяк лукаво подмигнул, но девушки пока не было видно. Когда последние звуки арии обольщения затерялись в скалах, в ответ зазвенело: «Как ласточка морская, та девушка была».

Господин Альрик выслушал песню стоя, с шапкой в руках, как слушают гимн, и пока слушал, воображение его заиграло: белый маяк, узкий сверху, но расширяющийся книзу, словно юбка, стал русалкой с огненным глазом, морская ласточка, манящая его своей песней, высокой Майкен из «Бернхардсберга», которая лукаво ему подмигивала… нет, не Майкен! Пусть останется морской ласточкой — она красивее, и он хочет любить и обнимать ее, но только на расстоянии, не видя ее, и чтобы она не видела его; в песне, в гармонии, под розовым одеялом с желтой каймой, которое накинула летняя ночь; и, чтобы обнять ее, господин Альрик взял первые такты дуэта «Слышишь, тихо шепчет ветер». Он задал тон и прислушался: девушка запела, Альрик подхватил песню вторым голосом, и их голоса переплелись, как травы и ленты в венках; они целовали друг друга на лету, обнимались на воде, и, когда отзвенели последние слова «Льются песни и любовь с небес на землю», Альрик увидел, что две заключительные ноты целуются, будто два розовых голубя, и в ту же секунду из зенита упала звезда, прочертив след, похожий на нотный знак с длинным хвостом. Звезда словно вылетела изо рта певицы к нему навстречу. Он открыл рот, чтобы поймать ее губами, но тут лодка накренилась, и он рухнул на банку. Взяв в руки весла, он выставил лопасти, как крылья, и помчался к маяку, где увидел дочь смотрителя маяка, с которой пел дуэт. Пока ее отец был в море, он отдал ей письмо; он передавал письмо два долгих часа, которых было мало, но все-таки вполне достаточно, чтобы на веранде выпить кофе с матерью девушки и, беседуя об Опере и органе в Святом Иакове, завоевать оберегаемое сердце и открыть плененной деве путь на свободу.

9

Господин Альрик нашел покой и вновь обрел дар воображения, но теперь он играет в самую прекрасную игру на свете — с настоящими игрушками и каждый день кладет новый камень на курган, где спрятано мертвое тело, и оно не воспрянет до тех пор, пока в доме учителя живет малышка Бледнолицая.

В жаркий день учитель возделывал землю, в непогоду ставил и осматривал сети, лицо его сделалось медно-коричневым, так что теперь он называет себя Краснокожим. На пороге своего вигвама он курит калюмет[39] и благодарит Великого Духа за то, что он подарил ему Белую Мускусную Крысу. Иногда Шаман с фарфоровой трубкой под пасторской липой не хочет разделить с ними пищу, и тогда Белая Мускусная Крыса жалуется, что их счастье не полно. А Краснокожий говорит мудрые слова о козленочке, который родится и станет Великим Шаманом. Козленочек будет однажды сидеть под пасторской липой, и другая Белая Мускусная Крыса будет гладить ему воротнички. Тогда раскурят трубку мира, и, может быть, Старик, что ловит рыбу в большой воде, повесит свои потрепанные мокасины на пасторской изгороди и станет есть пеммикан у молодого могиканина. А вообще-то именно пастор дал Краснокожему покой, показав ему белого Христа, на чьи плечи можно взвалить свои грехи, Христа, отменившего скверный Закон, который сковал все силы и огородил охотничьи земли.

Краснокожий окончил свою речь, Бледнолицая хочет ответить, но он уговаривает ее спеть, слышит фальшь, но говорит себе, что песня ее в миксолидийском ладу, и думает даже, что она нашла те самые недостающие полутона между ми и фа и между си и до, потому что она — самая необыкновенная из дочерей племени и, разумеется, самая прекрасная и добродетельная — ведь она вернула ему дар колдовства, и теперь он снова может, когда пожелает, превратить соленую треску в жареную щуку, прогорклый жир в сливочное масло, собирать с репейника фиги, а с терновника виноград, доставать из своей шляпы все, что угодно, кроме несчастий, и глотать унижения как огромные кавалерийские сабли, а если потребуется, глотать огонь самой преисподней и выплевывать тончайшие шелковые ленты, а потом ткать из них циновки и парчу. Это настоящий волшебник!

А старый Бобр отправился на поля вечной охоты и унес тайну с собой глубоко под красную глину, что лежит к востоку от солнца, к западу от луны.

* * *

Примерно так, хотя и не столь цветисто, рассказывал свою историю пономарь-волшебник с Ронё, когда в его воды забредал какой-нибудь прогулочный катер — хозяина угощали выпивкой, и он показывал окунистые места. Отличить в его словах правду от вымысла было нелегко: пономарь был известный выдумщик, а о том, как ему живется в одиночестве и нищете, он никогда не рассказывал. Соседи утверждали, что он никогда не учился в Музыкальной академии, не знал отца и матери, никогда не был женат. Но возможно, это тоже неправда — знали бы вы только, какие на побережье живут обманщики и пройдохи! Упрямые и себе на уме. В море они, мол, видели большого морского змея, а в лесу лешего. Они редко ходят в церковь, прячут под камни монетки, заговаривают ружья и умеют колдовать. Но все же главный волшебник — это пономарь с острова Ронё.