На краю земли - [110]

— Доброе утро, сэр, — отозвался буфетчик, протягивая ему полотенце. — Будете купаться?

В здешних водах капитан обычно купался до завтрака. Чтобы не задерживать корабль, он обычно нырял с носового крамбола и поднимался на борт фрегата по кормовому трапу. Но на этот раз он отказался от купания и велел подать ему кувшин горячей воды. Кожа и особенно складки жира в нижней части живота были так раздражены соленой водой, что в настоящее время у него не было никакого желания окунуться.

— Доктор еще не встал? — спросил капитан, остановив движение руки, державшей бритву.

— Нет, сэр, — донесся голос Киллика из большой каюты, где он накрывал стол к завтраку. — Его разбудили ночью, когда у мистера Адамса появились сильные рези в животе оттого, что он переел и перепил, празднуя возвращение доктора. Но стоило поставить клистирную трубку, как все прошло. Я и сам мог бы воткнуть ее в эту старую задницу, — добавил он негромко, чтобы капитан не расслышал его слов.

Буфетчик не жаловал казначея, поскольку тот видел, как Киллик обирает матросов, морских пехотинцев, унтер-офицеров, гардемаринов и кают-компанию якобы ради заботы о капитане.

Несмотря на расстояние и ветер, было слышно, как Холлар и его помощники кричат в люки:

— Эй, на носу и на корме! Надеть чистые рубахи для построения, когда пробьет пять склянок. Парусиновые форменки и белые штаны. Эй, внизу! Надеть чистые рубахи, побриться к смотру после пяти склянок.

— Чистая рубаха, сэр, — произнес буфетчик, протягивая сорочку.

— Спасибо, Киллик, — отозвался Джек Обри.

Он натянул панталоны второго срока, заметив с сожалением, что, несмотря на все пережитые им лишения, они были все еще настолько узки в поясе, что пришлось не застегивать верхний крючок. А брешь прикрыть длинным жилетом.

— Скоро пробьет три склянки, сэр, — напомнил Киллик. — Слишком поздно приглашать кого-то на завтрак. Но так даже лучше, а то нынче утром Аспазия дала мало молока.

Свежий хлеб, а значит, и тосты давно отошли в прошлое, так же как яичница с ветчиной или бифштекс с луком, однако капитанский кок изготовил очень острое и вкусное, с хрустящей корочкой, блюдо из привезенной с острова Хуан-Фернандес сушеной рыбы, а Киллик достал одну из немногих оставшихся банок мармелада «Эшгроув Коттедж», который превосходно сочетался с галетами.

— Как жаль, что здесь нет Софи, — произнес Джек вслух, посмотрев на этикетки, которые она подписала своей рукой так далеко отсюда.

Пробило три склянки. Допив кофе, он поднялся из-за стола и надел портупею на парадный синий мундир, который протянул ему Киллик. В золоте эполет и с розеткой медали за сражение при Абукире, изготовленной из ткани, способной выдержать зимнюю погоду в водах Ла-Манша, Джек выглядел не только внушительно, но и нарядно. «Однако, — размышлял он, чувствуя, что ему становится жарко, — мне нельзя и виду подавать, что я переборщил. Другим тоже будет нелегко. — Затем, по веселости своего характера, добавил: — И faut souffrir pour etre beau!» note 29 С этими словами он поправил сдвинутую набекрень треуголку.

— Доброе утро, Оукс, — поздоровался он с морским пехотинцем, стоявшим на часах у дверей его каюты, затем, выйдя на шканцы, произнес: — Доброе утро, господа.

Ему хором ответили:

— Доброе утро, сэр. — С этими словами взлетели треуголки, и тотчас же полдюжины жилетов спрятались под плотно застегнутыми мундирами.

Капитан привычно оглядел паруса, такелаж и небо. Лучшего он не мог пожелать: дул свежий ветерок, при котором, будь такая нужда, можно было бы поставить фор-брамсель. Но поверхность моря его тревожила. Шторм, к которому он приготовился, приказав поставить глухие крышки на кормовые окна, так и не разыгрался, хотя попутная зыбь не ослабла. Хуже того, килевая качка мешала матросам сложить в пирамиду возле грузовой стрелы свои флотские мешки, поднятые с твиндечных палуб, чтобы произвести там уборку. Зыбь, которая шла по диагонали с разных направлений, волнуя поверхность моря, при всем опыте Джека Обри, раздражала его. Что до предстоящей церемонии, то раз в неделю она происходила на всех военных кораблях, если этому не мешала непогода. Он был ее свидетелем не меньше тысячи раз.

Приглушенный разговор, который шел на подветренной стороне шканцев, затих. Старшина, стоявший на главном посту, прочистил горло и, как только последняя песчинка упала в нижнюю колбу песочных часов, прокричал:

— Перевернуть часы и пробить склянки!

Вахтенный морской пехотинец шагнул вперед, стараясь не упасть при такой качке, и под взглядами всего экипажа пять раз ударил в рынду.

— Мистер Бойл, — произнес Мейтленд, вахтенный офицер, обращаясь к гардемарину, исполнявшему обязанности его помощника. — Разбить экипаж по подразделениям.

Бойл повернулся к барабанщику, вскинувшему палочки, и скомандовал:

— Дать сигнал разбиться по подразделениям! — И барабан тотчас загрохотал, объявляя всеобщее построение.

Матросы, стоявшие там и сям рыхлыми кучками, стараясь не запачкать выстиранную, а то и украшенную вышивками праздничную форму, бросились строиться в зависимости от обязанностей — баковые, марсовые, канониры и ютовые (шкафутных на «Сюрпризе» не имелось). Выровняв носки по знакомым швам на палубе, они выстроились по обеим сторонам шканцев, на продольных мостиках и на полубаке. Морские пехотинцы уже стояли возле кормовых поручней. Мичманы проверяли матросов в своих отделениях, пытаясь заставить их стоять по стойке «смирно» и не разговаривать. После этого они отрапортовали лейтенантам и штурману; лейтенанты и штурман проинспектировали их вновь, стараясь заставить не вертеться и не поддергивать штаны. Затем лейтенанты отрапортовали Моуэту о том, что «весь экипаж налицо, надлежащим образом одет и вымыт». Старший офицер направился к капитану Обри и, сняв треуголку, доложил: