На краю - [32]

Слышит Ослябя слова службы, хоры разноголосные, и приходят ему на память другие слова, сказанные сорванным голосом боярина московского Михайлы Александровича там, на поле Куликовом, после страшной сечи:

«Господин великий князь Дмитрий Иванович! Нет у нас сорока бояр московских, двенадцати князей белозерских, тридцати бояр — новгородских посадников, двадцати бояр коломенских, сорока бояр переяславских, двадцати пяти бояр костромских, тридцати пяти бояр владимирских, пятидесяти бояр суздальских, семидесяти бояр рязанских, сорока бояр муромских, тридцати бояр ростовских, двадцати трех димитровских, шестидесяти бояр звенигородских, пятнадцати бояр угличских… А погибло у нас всей дружины двести пятьдесят тысяч… А помиловал бог Русскую землю, а татар пало бесчисленное множество…»

— Вечная память героям… — донеслось до слуха Андрея Осляби завершение службы.

— Вечная память, — повторил Вербин за голосом, — вечная…

Подул холодный осенний ветер. Зашелестели в тишине опавшие листья. Вербин и Ослябя подошли к памятнику Александру Пересвету. Ослябя провел рукой по холодному мрамору креста над могилой своего друга, снял налипший на камень ярко-желтый лист и пустил его по ветру. Потом оба — Вербин и Ослябя — безмолвно наблюдали, как тот желтым огоньком заметался было, кинулся наверх в последнюю просинь вслед улетавшему птичьему косяку да вдруг пошел, пошел вниз к земле, упал на такие же, как он, листья, накрывая собой землю до следующей весны, до следующего цветения.

9

…А тем временем сквозь толпу пробирались ничем особенно не выделявшиеся среди остальных Признание и Слава. Они подходили и спрашивали у людей там, на Старой площади, не видели ли они Доктора? Те, к кому они обращались, не узнавали их, поэтому отвечали, смеясь: «Это который тут только что чудил? Тот, что ли?» — или просто пожимали плечами, что означало скорее всего: «Нет, не знаем. Был. Вертелся тут…» или: «Это которого били, что ли? Да на что он вам? Жалкий болтунишка». Шутили: «Ходил тут, ныл да слезами обливался — может, в них и утоп…» Серьезные же люди сказали: «Домой, поди, подался. Где живет? Да кто же про то знает — что он, знаменитость, что ли, какая?.. Нет, не знаем…».

Но отыскался Один, который и указал, куда поплелся обессилевший Доктор, и они поспешили в указанном направлении, не желая терять драгоценного времени.

А Вербин, ничего не подозревая, усталый, измученный, едва передвигая ноги, шел серединой улицы и размышлял:

«…Итак, минули времена, когда надобно было намеками, изощренными наведениями издалека указывать на мысль о необходимости какого-то иного отношения к своей истории. Минули! Порушенные когда-то вандалами храмы Искусства, Науки, Веры восстановлены или активно восстанавливаются. Строятся новые! Возвращены в пределы страны вывезенные ранее из нее художественные ценности. (Правда, пришлось раскошеливаться — но чего мы не сделаем, на какие не пойдем жертвы ради обретения духовного совершенства, жажды возвышенного.) Возвращены! Наконец все на своих местах!

…Да, с храмами оно попроще — их и восстановить рано или поздно можно. Куда сложнее с душой, оторвавшейся от истинного просвещения, воспитания, стремления к совершенствованию. Сколько понадобится времени, чтобы и она заблистала, как восстановленные здания, чтобы и над ней поднялись ее кресты-отметины на дороге в бездонные небеса! Сколько понадобилось человечеству времени, опыта, чтобы взобраться всего ничего — на высоту одного храма, — вон она над головой крестиком и помечена как зарубка. Не очень-то уж и высок уровень, да и люди отвлекаются, забывают про свою главную дорогу… Но проходят мрачные времена, из пепла восстают новые поколения, и они, продолжая старое, почти забытое дело, снова поднимают взоры в небеса, и тогда крестики те напоминают человечеству о его первом шаге, сделанном в желанном направлении, и оно снова устремляется ввысь, достигает пройденного, добирается до крестов, за которыми открываются нехоженые, неизведанные еще пути для его окрыленного духа. Но словно по чьей-то команде именно в это самое время с земли раздаются взрывы еще большей силы, и рушатся мечты наземь все с той же высоты. Неужели неинтересно узнать, каков он, дух людской, на высоте не одного, а, скажем, пяти, шести храмов — на такой высоте в небесах еще не было отметин. Да что пять-шесть — они не покроют и тысячной доли истинной высоты неба, куда всегда с благоговением устремлены были людские взоры. Как же много мы, люди, должны сделать на своей земле, чтобы выйти на такие высоты духа! Сколько постичь, открыть, узнать! Но когда-нибудь и та высота покажется малой, и человек устремит свой жадный взор еще выше — а что же там? Там-то что?..»

Навстречу Вербину с другого конца улицы бежала плохо одетая женщина, давно разучившаяся говорить что-либо, кроме как со слезами: «Ты опять вышел из дому? Что им всем надо от тебя? Пусть, наконец, оставят нас в покое!»

Он без труда угадал эти ее слова и на этот раз по едва различимому с расстояния движению ее истончившихся, будто вдавленных в лицо губ.

«Бедолага!» — пожалел он жену.

…Людской поток обтекал Доктора, выстоявшего в нем будто крепкий камень непривычной, причудливой формы, победивший поток, что с силой бился об него, словно хотел расправиться с ним, чтоб не было больше никаких помех на пути, а тем более этой — человека.