На кладбище Невинных - [3]

— Лёкен так блистателен в бессмертных вольтеровских драмах, — восторженно высказалась маркиза, закатывая глаза.

— О, да, — согласился граф д'Авранж. — Он великолепен! Вольтер говорит, что ум человеческий никогда и ничего благороднее и полезнее театральных зрелищ для очищения нравов не изобретал, и он, безусловно, прав…

По лицу аббата при этих словах прошла тень, он закусил губу, но промолчал. Однако с мнением графа и маркизы категорически не согласился Тибальдо ди Гримальди.

— Пустой фигляр и жалкий имитатор. Совершенно не умеет играть.

— Господи, Тибальдо, как можно? — маркиза была шокирована резкими словами банкира. — Вы, я знаю, сведущи в искусстве и блистательны в оценках, но помилуйте, игру Лёкена признают все!

— Это не актёр. — На лице ди Гримальди проступило высокомерное пренебрежение. — Я видел его в роли Магомета, с тюрбаном на голове, закутанного в шёлковые тряпки. Ни умения перевоплощаться, ни завораживающего мастерства жеста, ни таланта внушения. Машет руками, бегает по сцене и закатывает глаза. Мой конюх и тот сыграет лучше.

— Но его так хвалил принц Субиз…

— Субиз хвалил и устрицы де Вильруа, которые и в рот-то взять было невозможно! — Нижняя губа ди Гримальди презрительно оттопырилась. — А эта история с офортом Рембрандта? Отсутствие вкуса — это инвалидность.

Аббат с улыбкой слушал Гримальди и молчал, Камиль д'Авранж смутился, а маркиза торопливо сменила тему, и разговор завертелся вокруг двух прим «Комеди Франсез» Клерон и Дюмениль, давних соперниц, ненавидевших друг друга, однако по этому поводу банкир высказаться не пожелал.

* * *

После семи вечера в зале появились несколько дам и молодых девиц. Маркиза, по просьбе одной из них, сразу повела их осмотреть мебель в других апартаментах, и они удалились, оставив после себя в гостиной легкий запах пудры и франжипана, усиленный холодной зеленью фиалкового листа с тёплыми тонами ванили и амбры.

Едва они ушли, пожаловали ещё двое гостей. На ходу снимая плащ и бросая его лакею, вошёл герцог Габриэль де Конти, флегматичный сорокапятилетний толстяк, на красноватом лице которого выделялись совиные глаза с густыми бровями. Он был счастлив в деньгах — его родственники мёрли, как мухи, и сегодня герцог считался одним из богатейших людей королевства. Интересы его были обширны и, хотя королевой его склонностей, бесспорно, была гастрономия, его светлость держал недурной конный завод, и увлекался также алхимией, естествознанием, наукой о звёздах и всякой иной чертовщиной.

А вот пришедший вместе с ним тощий и бледный виконт Ремигий де Шатегонтье ничем не увлекался, но имел даже степень доктора медицины. Правда, от необходимости практиковать его избавила внезапная смерть отца и старшего брата. Унаследовав титул, Реми кочевал из одной светской гостиной в другую, пока не остановился на уютном салоне мадам де Граммон. Виконт не пользовался успехом у женщин, ибо был страшен, как смертный грех, однако его весьма ценили за всегдашнюю готовность дать бесплатно дельный медицинский совет. Было замечено, что те, кто методично следовал его указаниям, поправлялись.

Герцог шумно приветствовал банкира ди Гримальди, с места в карьер напомнив ему о недавнем проигрыше в фараон, виконт же поклонился банкиру, кивнул Камилю д'Авранжу и сделал вид, что не заметил аббата.

Сен-Северен, бросив на Реми де Шатегонтье быстрый взгляд, только вздохнул.

Вскоре по возвращении из Италии отец Жоэль поселился в квартале Сен-Жермен и часто прогуливался по Итальянскому бульвару и прилегающим улочкам. Однажды вечером по весне ему довелось увидеть Реми и молодую особу, лица которой он не разглядел из-за кокетливой вуали на шляпке. Реми называл её Жюльетт и просил о встрече наедине. Девица резко отвечала, что весьма благодарна за оказанную помощь, но, заплатив по уговору, больше не считает себя чем-то обязанной, и порекомендовала посмотреться в зеркало. После чего вспорхнула в открытое ландо и укатила.

У отца Жоэля невольно сжалось тогда сердце: уродливые черты Реми перекосила боль, он опустился на близлежащую лавчонку и закрыл ладонью глаза. Аббат хотел подойти и утешить его милость, но побоялся ещё больше ранить самолюбие де Шатегонтье, невольно став свидетелем его унижения. Однако когда Реми, просидев несколько минут в молчании, опустил руку, аббат ужаснулся. На белёсых ресницах виконта застыли слезы, но в глазах полыхало пламя. Его милость резко поднялся и, злобно что-то шепча, кликнул наёмный экипаж.

Аббат долго сидел тогда на бульваре, размышляя над неведомой ему трагедией уродства, и с тех пор был неизменно ласков с Реми, ни разу не уронив по его адресу ничего оскорбительного.

Увы. Это нисколько не мешало виконту ненавидеть его самого.

Наконец вернулись дамы, до этого осматривавшие мебель в музыкальном зале, гости расположились по привычным для них местам. Мужчины заговорили о недавно обнародованном указе его величества о военном дворянстве, отныне приобретаемом дослужившимися не только до генеральского чина, но хотя бы до капитанского. Дамы же толковали о юной Розалин де Монфор-Ламори, буквально ослепившей весь свет на последнем балу у герцога Люксембургского.