На изломе - [60]

– Петруша, – сказал он, – и жизнь ты мою, и честь спас!

Петр освободился из его объятий и торопливо промолвил:

– Постой, батюшка, я к соседям наведаюсь!

С этими словами он бросился на двор Куракиных и на полдороге столкнулся с самим князем. Тот обнял его и горячо сказал:

– Как отблагодарить тебя, добрый молодец, и сам не знаю. Допрежь жену мою и дочку спас от разбойников, а теперь нас всех от смерти неминучей избавил. Чем отблагодарить тебя, не ведаю!

Петр вспыхнул и, запинаясь, проговорил:

– Скажи князь, что с княжной? Перепугалась поди!

Князь широко улыбнулся и, взяв Петра за руку, сказал:

– Пойдем вместе, посмотрим, что с ними сталось. Мне, признаться, не до них было, а теперь и самому посмотреть охота!

Петр, замирая от радости, пошел следом за князем. Они прошли сени, миновали ряд покоев, поднялись по узкой деревянной лестнице и вошли в терем.

– Ну, как вы тут? – произнес весело князь Куракин.

Княжна оглянулась, увидала Петра и, не в силах сдержать своей радости, бросилась к нему с криком:

– Петруша ты мой!..

Но тут же застыдилась, закрыла лицо руками и убежала в свою светелку. Петр поднял было руки, но тотчас опустил их и смущенно потупился.

– Айти, срам какой! – воскликнула, всплеснув руками, княгиня, а князь громко засмеялся и, потрепав Петра по плечу, сказал:

– Вот ты молодец какой, выходит! И сватов засылать не надо. Сами про себя сговоры устроили. Ну-ну, что тут? Дело молодое! Пойдем к отцу пока что!

Петр порывисто поцеловал его в плечо, а он, обняв Петра, повел его из терема, говоря по дороге:

– Добро, что ты вернулся. Мы, признаться, с князем проморгали беду-то! Все: авось да небось, а беда тут как тут. Пойдем теперь, покалякаем, что делать нам.

Они вошли в дом князя Теряева, и Куракин издали закричал:

– Ну, князь Михайло Терентьевич, не будь сына твоего, пропадать бы нам!

– Что ж, – с тихой улыбкой ответил князь, – он свое дело делал.

Они вошли в горницу и сели за стол, на котором стояла уже еда, и начали разговаривать о текущих событиях.

XVI Крутая расправа

Мирон с Панфилом, едва только начались беспорядки, прямо двинулись ко двору боярина Матюшкина. Их сопровождала огромная толпа гультяев.

Не доходя до двора Матюшкина, Мирон остановился и сказал:

– Братцы, тут нас для этого пса много. Пущай половина идет на Разбойный приказ да колодников выпустит, а я тем временем боярина прощупаю, а добро делить потом приходите!

Толпа с гулом разделилась на две части, и одна двинулась на Разбойный приказ, это ненавистное всем, проклятое место, а другие, во главе с Мироном, на двор Матюшкина.

Боярин, ничего не подозревая, медленно прохлаждался за обедом и тянул вторую ендову меда, когда в горницу вбежал испуганный отрок.

– Боярин, – закричал он, – ты тут сидишь, а в Москве бунт! Народ, вишь, к тебе валит. Беда!

Боярин даже поперхнулся медом и вскочил с лавки. Босой, распоясанный, бросился он в терем, прямо к жене, и закричал:

– Матушка, Лукерьюшка, спасай меня от воров! – и с этими словами лег на кровать, прикрывшись перинами, но перина вздулась горой, и за версту можно было догадаться, что здесь спрятался человек. Он соскочил с постели и полез под кровать.

– Закидай меня какой рухлядью, – прохрипел он оттуда.

Лукерья Даниловна заметалась по тесной горнице!

А двор уже заняли гультяи. Мирон и Панфил с несколькими молодцами ворвались в хоромы и яростно шарили по всем углам, ища боярина.

– И куда ему деться, собачьему сыну? – рычал Мирон, перебегая из горницы в горницу.

– Пройдем наверх, – предложил Панфил, и они бросились по лестнице в терем.

– Куда вам? Чего вам? – закричала, загораживая им дорогу, толстая баба в повойнике.

– Пусти, Лукерья Даниловна, – сказал ей Панфил и шепнул Мирону:

– Беспременно тут.

Мирон рванулся вперед. Боярыня вцепилась в его бороду. Мирон с яростью толкнул ее в грудь, и она отлетела от него, сделала несколько скачков, грузно упала, ударилась виском об угол железного сундука и обмерла, заливая пол кровью. Мирон бросился к постели, сорвал полог, сбросил перины и, не найдя боярина, стал смотреть по углам. В это время Панфил заглянул под кровать и радостно закричал:

– Здесь он! Здесь!

Мирон нагнулся тоже и увидел ничком лежавшего боярина.

– Эй, ты, волчья сыть, – закричал он, – вылезай честью! – Боярин не шевелился. Мирон повторил оклик и потом сказал Панфилу: – Тащи его!

Панфил тотчас нагнулся и ухватил боярина за ноги.

– Егор Саввич, – заговорил он насмешливо, – вылезай, пожалуйста, девки тебя давно уж ждут! – И он потянул боярина за ноги, но боярин ухватился за ножки тяжелой кровати, и она потащилась вместе с ним.

– Ишь, песий сын! – проговорил Панфил. – И тут кочевряжится. А ну, я ж тебя! – И он освободил одну руку, уперся ею в дубовую кровать, а другой с такой силой рванул боярина за ногу, что тот до половины выкатился из-под кровати. Лицо его ударилось о ножку и окровавилось.

– Не хотел честью, пес! – сказал Панфил с укоризной.

Боярин лежал недвижим.

– Вали его на себя, – сказал Мирон, – и тащи к девкам.

Взвалить семипудовую тушу боярина себе на плечи для Панфила не представляло никакого затруднения. Он ухватил его за руку и за ногу, крякнул, вскинул себе на плечо, как мешок, и поволок вниз по лестнице. Мирон пошел за ним следом, а Лукерья Даниловна, не приходя в сознание, лежала на полу с проломленной головой.