На исходе дня. История ночи - [51]

.

Настойчивые призывы заставляли людей, по крайней мере, подойти к окнам, а некоторые, наиболее отважные, могли и выбежать на подмогу. В результате поднятой тревоги в одном нортгемптонширском доме толпа выскочила ночью на улицу с «вилами, палками и вертелами» и потребовала объяснить «причину шума». В 1684 году вся деревня Харлтон, «за исключением одного человека», пообещала свою помощь Генри Престону, йомену, боявшемуся ночных грабителей. Если с улицы звучали призывы о помощи, соседи имели право даже войти ночью в чужой дом. Например, в 1745 году в Клеркенуэлле муж и жена завлекли девушку-мулатку к себе домой. Подвергнувшись сексуальным домогательствам, она закричала: «Убивают!» — и тогда ее бесстрашная подружка Бетти Форбс крикнула с улицы: «Ты, черномазая собака, что ты там делаешь с девушкой? Выпусти ее, или я до тебя доберусь, потому что, когда кричат „Убивают!", мы имеем право взломать дверь!» И девушку тут же отпустили⁶⁹.

И все же жизнь определяла пределы соседской помощи. Прежде всего, темнота усиливала вероятность увечий, поскольку было трудно разобраться, кто нападающий, а кто жертва. В ряде городских районов, где располагались публичные дома и пивные, не проходило и ночи, чтобы тишину не нарушили вопли и проклятия. В суде Олд-Бейли соседи одной проститутки спокойно показали под присягой, что «она была очень культурной соседкой и никакого вреда не причиняла, только содержала бордель и время от времени некоторые постояльцы или посетители кричали: „Мерзавцы! Шлюхи! Грабят! Убивают!"» Из другого публичного дома «так часто доносились крики „Убивают!"», что на поднявшиеся шум и гам, когда однажды зарезали проститутку, «соседи не обратили особого внимания»⁷⁰. Вмешательство в такие дела могло кончиться ранением или смертью. Томас Смит из города Салем (Массачусетс), услышав крики «Убивают!», вошел в дом, считая, как он позже объяснил, что «стыдно позволить соседям прикончить друг друга». В результате такого героизма жестоко избили — и даже чуть не убили — его самого. В 1728 году, услышав призывы о помощи, некий лондонец тщетно пытался заставить дозорных выполнить свой долг. Получив категорический отказ, он сам схватил уличного грабителя, причем другие свидетели не захотели ему помочь: «Один сказал, что этот парень очень опасен и они не станут с ним связываться даже за 20 фунтов». Кроме того, всегда была вероятность, что вопли о помощи — это лишь хитрая уловка, дабы заманить простодушного прохожего в темный переулок. Проходя в полночь через Смитфилдский рынок, Одли Харви, обнажив шпагу, бросился на помощь неизвестному, а в результате был избит «жертвой» и его бандой. «Для честных людей расставлено столько ловушек!» — сетовал современник⁷¹.

Многие семьи, заперев вечером двери и окна, были вовсе не склонны рисковать своей безопасностью и покидать дом. «Не выходить! — предупредил жителя Вилли-ле-Марешаль один из насильников. — Мы никому не причиним вреда, нам нужна только эта девка». Заметив, как мужчина и женщина вытаскивают из своего дома труп, Роберт Сандерсон записал в дневнике: «Я счел, что будет неправильно приближаться к ним, ибо я сразу уразумел, что люди это дурные». Чаще всего, если о помощи взывали чужаки, жители предпочитали ничего не слышать. Люди пришлые, в отличие от родных и друзей, не могли претендовать на поддержку и защиту местного населения. Их спасенные жизни не могли гарантировать безопасность другим невинным душам. Когда в 1745 году у таверны «Белый лев» на лондонском Стрэнде в сгущавшихся сумерках кто-то набросился на Мэри Барбер, женщина бодро заявила нападавшим, что «она находится в христианской стране и не боится, потому что ей придут на помощь». Позже, избитую, всю в синяках, ее вышвырнули на улицу, и она лежала, распластавшись на земле. «Меня там никто не знал, и никто мне не помог», — рассказывала она. Наименее сознательными, судя по сообщениям путешественников, были жители Москвы, где насилие в ночное время было обычным делом. Адам Олеарий писал в XVII веке: «Горожане не проявляют никакой жалости. Если они слышат, что кто-то попался в руки грабителей и убийц прямо у них под окнами, никто даже не выглянет и тем более не поможет»⁷².

Отдельные преступления, в отличие от случаев пожара, редко подвергали опасности всю деревню или весь городской район. В то же время, борясь среди ночи с пламенем, добровольцы обычно не рисковали жизнями: в их обязанности входило черпать воду и поливать здания. Пожар, если его не потушить, означал катастрофу для всей деревни, тогда как преступление представляло опасность лишь для сознательных самаритян, бросавшихся на помощь жертве. Поэтому неудивительно, что многие отсиживались за закрытыми дверями. Неудивительно и то, что жертвы уличного разбоя проявляли находчивость, крича ночью «Пожар! Пожар!»> если на них нападали в населенных местах. Бонавентура Деперье в сочинении «Кимвал мира» (Cymbalum Mundi; 1539) свидетельствует: «Этот крик выгоняет людей из дому — одни бегут в ночных рубашках, другие совершенно голые»⁷³. Если убийство или грабеж не способствовали появлению ощущения общей беды, то вероятность сгореть заживо почти всегда вызывала такое чувство.