На исходе дня. История ночи - [138]
Усовершенствование освещения и профессиональной полиции привели к противоречию между общественной безопасностью и личной уединенностью. Никто не сформулировал этот конфликт столь же изящно, как Ральф Уолдо Эмерсон, который написал: «В той же мере, в какой газовый свет признан лучшей ночной полицией, мир защищает себя безжалостной публичностью». Зачастую в английских городах не только полицейские ведомства обеспечивали уличное освещение, но и сами фонари приобрели известность «полицейских светильников». Даже домашние интерьеры, вследствие повышения качества освещения, стали лучше видны проходящим мимо; некоторые отправлялись на вечернюю прогулку только для того, чтобы внимательно рассмотреть своих соседей. Немного преувеличивая, автор работы «Берлин превращается в столицу» (Berlin Becomes а Metropolis) в 1868 году отмечал: «С изобретением газового света наша вечерняя жизнь получила неописуемую интенсивность, наш пульс участился, нервное возбуждение усилилось; мы должны были изменить свою внешность, свое поведение и свои привычки, потому что им нужно было соответствовать другому освещению»>22.
Поскольку сон теперь занимал меньше времени, день каждого человека увеличился. Важно и то, что сон все большего количества людей приобретал цельность. Начиная с конца XVII века, благодаря тому что спать стали ложиться позже и освещение улучшилось, сон, поделенный на части, в крупных и малых городах постепенно, сначала среди зажиточных семей, затем среди прочих социальных слоев, утрачивал свою обыденность. Более интенсивное использование искусственного освещения как в доме, так и вне дома изменило согласно возрасту суточные ритмы человека. К середине XIX века — видимо, только у тех, кому было недоступно достаточное освещение, — сон по-прежнему делился на части, особенно когда приходилось рано ложиться спать. Например, выходец из рабочей среды, автор сочинения «Великий грязнуля» (The Great Unwashed; 1868), отмечал, что ночью, когда улицы города еще находились «в состоянии относительной суеты», рабочие, которые должны были «вставать ранним утром», «уже спали первым сном». Соответственно изменилась и значимость ночных сновидений. Как правило, промежуток бодрствования уже не был занят обдумыванием приснившегося ночью. С переходом к более крепкому и непрерывному сну все больше людей теряли связь со своими сновидениями и, как следствие, утрачивали повод для глубочайших душевных волнений. Мало иронии в том, что, превратив ночь в день, современная технология помогла преградить путь человеческой душе. Очень вероятно, что это было самой серьезной потерей, по словам старинного поэта, «уничтожившей наш первый сон и обманувшей наши мечты и фантазии»>23.
Нам нужны электрические лампы, которые тысячами своих огней беспощадно уничтожат ваши таинственные, отвратительные, пленительные тени!
Филиппо Томмазо Маринетти (1912)>24
По крайней мере несколько главных городов противились усовершенствованию искусственного освещения. В Риме папа Григорий XVI (1765–1846), руководствуясь неожиданным поворотом логики, запретил уличные фонари, дабы простой люд не мог воспользоваться их светом для разжигания бунта. Возражение против освещения прозвучало и в Кёльне, который, как объявил один из посетителей в 1801 году, «отстал по меньшей мере на два века от остальной Германии в развитии искусств и наук». Kolnische Zeitung в 1819 году опубликовала список аргументов, включавший в себя утверждение, что лампы противоречат «Божественному замыслу мироздания», предопределившему «темноту в ночное время». В Англии, чтобы сэкономить деньги, такие провинциальные центры, как Шеффилд, Лестер и Норидж, в 1820-е годы по-прежнему откладывали на потом освещение улиц «темными ночами»>25. Даже в городах, снабженных газом, это происходило не везде. Центральные бульвары, как и торговые районы, и зоны проживания зажиточных классов, имели большую вероятность получить светильники. Искусственное освещение стало и символом, и определяющим фактором городской дифференциации. Многочисленные отдаленные переулки, боковые улицы и аллеи были по-прежнему лишены общественного освещения. Писатель вспоминал о своем детстве в Берлине: «Стоило сделать шаг на боковые улицы, и вы ощущали, что вернулись в прошедшие столетия». Со своей стороны, низшие классы в плохо освещенных многонаселенных районах чувствовали себя изолированными от основных городских магистралей и зон проживания более богатых людей. Хотя их предки когда-то слонялись по городам, как им заблагорассудится, удерживая ночное господство над обширными территориями, бедняки все более сосредоточивались в неосвещенных районах, подверженных разгулу преступности, как показано на гравюрах Гюстава Доре, изобразившего лондонские трущобы. «За пределами цивилизации», — заметил в середине века богатый житель Нью-Йорка, говоря об убогих окрестностях>26.
Примечательно, что во время вспыхивавших порой городских беспорядков в первую очередь страдали уличные фонари. В противоположность папским опасениям, свет был другом установленного порядка. По тактическим и символическим причинам именно этот инструмент правительственного надзора подвергся разрушениям от Милана до Гётеборга. Посвященный Парижу периода революции 1830 года знаменитый роман Виктора Гюго «Отверженные» (1862) содержит главу, названную «Уличный мальчишка — враг освещения» и демонстрирующую технику битья фонарей сиротой Гаврошем в буржуазных районах. «Вместе с reverberes
