На Иртыше - [5]
В длинной разорванной рубахе, в исподних штанах, будто обрубленных до колен, откинувшись назад и высоко слева от себя закинув ломик, старик Ударцев медленно двинулся правым ребристым боком вперед, заслоняя собою лампу и бросая на людей огромную колеблющуюся тень без головы — тень головы уползала за настил полатей…
Он дышал тяжело и хрипло сквозь клыкастый, широко раскрытый рот, все дальше заламывал обнаженные до локтей сухожильные руки, и все пронзительнее двумя тонкими полосками, словно лезвиями, блестел в его руках круглый ломик.
— Ну, хады, не одного пришибу! Не-ет, не одного…
Люди попятились прочь, потом кто-то метнулся в дверь, и те, кто был на крыльце, столкнули со ступеней, тех, кто стоял в сенцах, выдавили на крыльцо…
И только Степан Чаузов, упершись плечом о косяк, остался в избе…
На полатях вдруг сначала тихо, а потом во весь голос страшно завопила девчонка:
— О-о-ой, мамынька-а-а!
Но старик не дрогнул, не поднял глаз, а, все круче разворачиваясь боком вперед, медленно двигался на Степана…
А Степан все стоял и глядел на старика, не спуская глаз, и по грязному, в размазанной саже и копоти, лицу его катились капли пота, и потому, что лицо иногда вздрагивало, капли оставляли на нем ломаные белые линии — на лбу, на щеках, на бледных, плотно сжатых губах…
— Ма-а-мынька! — снова крикнула девчонка на полатях, и в дверь ворвалась Ольга…
— Батя! Опомнитесь, батя, человека убиваете! Человека! — Она бросилась на старика, повисла на нем, обхватив за шею, а подбородком, головой старалась достать его заломленную вверх руку…
Старик остановился…
Остановился, задрожал, и ломик тоже покачнулся над его головой…
Потом ломик с грохотом ударился об пол, а на него рухнули старик и Ольга. Мужики снова подались в дом, и Степан Чаузов, смахнув шапкой пот с лица, сказал быстро и требовательно:
— А ну, вытаскивай всех живых отседова! Одежонку какую, сундучишки — выбрасывай! — Выскочил на улицу.— Вышибай с подполу венец, ребята! Подкладывай лежни на другую сторону! Готово ли? Готово! Подмогай навалиться!
Дом Ударцева дрогнул, что-то заскрипело в нем, что-то упало и прокатилось внутри… На спину Чаузову откуда-то сверху прыгнула кошка и, не по-кошачьи дико заревев, метнулась в сторону. На мгновение, будто оглушенные этим ревом, мужики затихли, потом снова закряхтели, заругались:
— Поддерживай с боков-то, поддерживай, чтобы не враз завалился!
— Верх-то слегами упор сделайте: рухнет — задавит…
— А ну — взяли!
Дом полз по лежням под уклон… Распахнулась ставня — в кухне все еще горела лампа, на подоконнике стоял чугунок, а в нем вздрагивали листья невысокого цветка… Другой цветок в жестяной банке лежал плашмя, то прижимаясь к оконному карнизу, то отшатываясь от него в сторону.
Дом повис над обрывом, и что-то треснуло в нем, сломалось.
Из него выпала печка — с ухватами, с кочергой, с чугунками…
…Начала крениться одна стена — покачалась, опрокидывая на себя весь дом. Глухо хлопнуло внизу, под яром. На снегу осталось несколько бревен и досок, а в воздухе — запах жженого кирпича, хлеба, щей,— чего-то теплого и съестного…
Потом повеял холодок…
Крупянистый, редкий-редкий снежок падал с ночного неба… Упадет крупинка, а другой долго нету… Спокойно было кругом…
Сверкала гладь Иртыша, рассеченная надвое темной, унавоженной линией дороги, и кажется, был виден противоположный берег — зыбкая и ломкая полоска почему-то иногда вдруг приближалась, а иногда уходила в глубину ночи…
Кто-то сказал:
— Попа как раз сюда бы…
— Это зачем?
— Он бы и спел: «Мир праху твоему…»
Никто не откликнулся.
Прибежал с пожарища Фофанов, потоптался на темном и теплом пятне, на месте, где стоял недавно дом Ударцевых, подошел к перевернутой колоде, на которой, закутавшись в тулуп, сидели старик Ударцев и Ольга с ребятишками… Потом Фофанов приблизился к мужикам и тоже заглянул вниз, в глубину Иртышского яра, кое-где пронизанную голубоватыми полосами лунного света.
— Дом-от добрый был — вздохнул Фофанов.— Заместо его в какой-никакой другой дом людей-то надо селить… Надо…— Подумал еще: — От она с чего пошла, наша общая-то жизнь…
Глава вторая
Помолчали.
Потом Степан Чаузов сказал:
— Ну пошли, мужики…
Откликнулись сразу в несколько голосов:
— Куды?
Он не ответил. Повернулся, пошел не торопясь, будто был совсем один, а за ним двинулись другие. Дорогой кое-кто отбивался по домам, сворачивая в переулки, остальные толпой вернулись к дому Фофанова, толкаясь на крутой и темной лестнице, поднялись в контору. Сели вдоль стен по тем же самым углам, кто где сидел, когда на дворе раздался крик: «Горим! Горим ведь, горим!»
Пора бы всем разойтись — что-то не пускало, что-то держало всех вместе в остывшей комнате.
Ждали, кто начнет разговор.
— От ярмарка нонче в ночь так ярмарка… Зерно спалили и дом-то ударцевский — вовсе по дешевке продали!..— выскочил было Егорка Гилев, но понял, что слушать его никто не будет.
Устали мужики с пожара с этого, с нынешней ночи устали и даже думать о ней не хотели. Егорка Гилев еще раз мужиков оглядел и позвал:
— Нечай, где ты есть? Либо нету тебя?
Из полутемного угла вроде бы нехотя отозвался высокий, с седоватой бородой мужик.
