На игле - [9]

— Ебучие суки, — добавил его корифан.

— У меня уже несколько дней ёбаный понос, чувак. И мне опять приспичило. Мне надо просраться. Это, конечно, не параша, а полный пиздец, но мне придётся срать либо сюда, либо себе в штаны. У меня нет никакого дерьма. Просто у меня охуенно болит живот, а на остальное мне плевать.

Этот мудак сочувственно кивнул мне и посторонился. Я почувствовал, как говно потекло по штанам, и перешагнул порог. Я подумал, как смешно выглядело, когда я сказал, что у меня нет никакого дерьма, тогда как у самого уже были полные штаны. Мне повезло, что замок на дверях был исправный. Довольно странно, учитывая жуткое состояние параши.

Я сбросил штаны и сел на холодный мокрый фарфоровый унитаз. Я опорожнил живот с таким чувством, будто всё на свете: кишки, желудок, селезёнка, печень, почки, сердце, лёгкие и мои заёбанные мозги посыпались через жопу в очко. Пока я срал, в лицо мне лезли мухи, и от их прикосновений по всему моему телу пробегала дрожь. Я попытался поймать одну из них и, к своему удивлению и несказанной радости, почувствовал, как она жужжит в кулаке. Я крепко сдавил её в руке. Когда я разжал кулак, то увидел громадную отвратную трупную муху — большую мохнатую ублюдочную ягоду смородины.

Я размазал её по противоположной стенке и вывел указательным пальцем буквы «Х», «И», «Б» и «С», используя её кишки, мясо и кровь вместо чернил. Когда я начал писать букву «Ы», запас «чернил» иссяк. Ничего страшного. Я взял немного у «Х», которая была слишком жирная, и дописал «Ы». Отодвинулся как можно дальше, стараясь не провалиться в очко, и полюбовался своей работой. Мерзкая трупная муха, причинившая мне столько страданий, превратилась в произведение искусства, которое доставляло мне огромное наслаждение. Но не успел я подумать о том, что это должно послужить для меня хорошим знаком, как вдруг понял, что я только что совершил, и моё тело сковал приступ панического ужаса. На мгновение я остолбенел. Но только на одно мгновение.

Я спрыгнул с толчка и шлёпнулся коленями на зассанный пол. Мои спущенные до щиколоток джинсы начали жадно впитывать в себя мочу, но я этого практически не замечал. Я закатал рукава рубашки, немного помедлил, разглядывая свою неровную и кое-где потёкшую надпись, и по локоть запустил руки в бурую воду. Тщательно порывшись, я почти сразу же обнаружил одну из своих бомбочек. Я вытер прилипший к ней кусочек говна. Немного расплавилась, но в принципе ещё целая. Я приклеил её сверху на сливной бачок. Прежде чем я нашёл вторую, пришлось пару раз основательно поплескаться в этой жиже и перещупать дерьмо очень многих мурхаусских и пилтонских парней. Один раз я даже срыгнул, но всё-таки достал свой белый золотой слиток, который, к моему удивлению, сохранился ещё лучше, чем первый. Вода вызывала на ощупь даже большее отвращение, чем говно. Моя покрытая бурыми пятнами рука словно бы загорела под футболкой. Её «загар» заканчивался выше локтя, так как мне приходилось глубоко перегибаться через бортик унитаза.

Несмотря на неприятные ощущения от воды, я прополоскал руку в раковине под струёй холодной воды. Это, конечно, не назовёшь тщательным мытьём, но большего я бы просто не вынес. Потом я вытер жопу чистым краем своих обосранных трусов и швырнул их тоже в толчок.

Когда я натягивал мокрые «левисы», послышался стук в дверь. У меня опять немного закружилась голова, но не от вони, а из-за влажной ткани, облепившей ноги. Стук в дверь усилился.

— Эй, поц, а ну выходи на хуй оттуда!

— Обломайтесь, суки!

Я подумал, не проглотить ли мне свечи, но отказался от этой идеи сразу же, как только она у меня родилась. Они были предназначены для анального всасывания и на них было ещё довольно много той восковой фигни, так что я вряд ли смог бы их проглотить. А поскольку я полностью очистил свои кишки, то мои мальчики были бы там в целости и сохранности. И они вошли туда, как по маслу.

Когда я выходил из букмекерской конторы, меня провожали подозрительными взглядами. Я говорю не о выстроившихся в очередь ссыкунах, которые насмешливо бросали мне вдогонку «сколько можно срать» и т. п., а о парочке чмошников, обративших внимание на мой подгулявший видок. Один поц даже пробурчал что-то угрожающее, но большинство из них были целиком поглощены своими карточками или скачками на экране. Выходя, я заметил, как Элвис/Бронсон оживлённо жестикулировал, показывая на телек.

На автобусной остановке я впервые заметил, что на дворе знойный летний день. Я вспомнил: кто-то говорил мне, что сегодня открытие Фестиваля. Да, с погодой им повезло. Я влез на стену рядом с остановкой и подставил солнечным лучам свои мокрые джинсы. Я видел, как подошёл 32-й, но мне лень было спускаться. Когда подъехал следующий, я взял себя в руки, сел на этого засранца и отправился обратно в Солнечный Лейт. Поднимаясь по лестнице на свой новый флэт, я думал о том, что теперь самое время помыться.

В ударе

Когда же, наконец, мой спермо-прямокишечный корифан Рентс слезет с моих ушей! Прямо напротив меня сидит тёлка в прикиде «тыры-пыры» («трусы просвечивают»), и мне нужно полностью сосредоточиться, чтобы внимательно всё изучить. Класс! То, что надо. Я в ударе, в охуенном, бля, ударе. Сегодня один из тех дней, когда гормоны выстреливают из меня, как шарики в пинболле, и у меня в голове вспыхивают все эти воображаемые огни и звуки.