На холмах горячих - [89]

— А где же твой «сюрприз»?

Тот обеспокоенно взглянул на часы, потом подошел к окну и тихо сказал:—А вот и он.

Открылась дверь, в комнату шагнул прапорщик, придерживая левой рукой саблю, чтобы она не стукнула о порог. Виссариону Григорьевичу бросилось в глаза смуглое лицо с выразительным взглядом, припухлый, словно у ребенка, рот, широкоплечая невысокая фигура.

— Мишель, это Виссарион Григорьевич, познакомь-тесь,—сказал Сатин, приветливо кивнув в сторону Белинского. Он ожидал, что Лермонтов подаст критику руку. Но молодой поэт сдержанно поклонился. Сел и бесцеремонно стал изучать лицо московского гостя. Увидев, что Белинский не выдержал его взгляда и смутился, опустив глаза, Лермонтов усмехнулся и отвернулся от знаменитого критика с разочарованным видом. Весело, с хохотом принялся рассказывать Сатину курортные сплетни.

Виссарион Григорьевич испытывал чувство досады: автор известных стихотворений казался пустым светским болтуном. Чтобы убедиться в том, что ошибается, Белинский сказал:

— Михаил Юрьевич, а мы с вами почти земляки. Я родился и вырос в Чембаре, а вы росли в Тарханах. Нас разделяли всего четырнадцать верст.

— Да, почти,— с холодной благосклонностью ответил Лермонтов и опять принялся рассказывать Сатину про какого-то князя, которого любовница застигла в объятиях хорошенькой банщицы Дашеньки.

«Да перестаньте дурачиться!»—хотел сказать Белинский, но, увидев, что Лермонтов взял с полки книги Дидро и Вольтера и поставил обратно, Виссарион Григорьевич спросил:

— Что, не нравятся французские энциклопедисты?

Михаил Юрьевич насмешливо посмотрел на критика:

— Дидро?.. У нас в юнкерском училище о нем говорили: «Люблю Дидро, ума ведро»— не много ли?— и захохотал.

Белинский чувствовал, что вот-вот взорвется, тяжело нахмурил брови и твердым голосом спросил:

— И о великом Вольтере вы такого же мнения?

— Относительно вашего Вольтера я вот что скажу. Если бы он теперь явился к вам в Чембар, его ни в один дом не взяли бы в гувернеры.

Виссарион Григорьевич побледнел, с возмущением глядя на прапорщика, который, опираясь рукой на эфес сабли, отвечал ему явно вызывающим на ссору взглядом.

— Ну и «сюрприз» вы мне приготовили!—бросил Белинский Сатину, схватил фуражку и быстро вышел.

— Мишель, зачем ты с ним так?—с мягким укором спросил Сатин.— Белинский замечательно умный человек. У вас мог получиться интересный разговор. Зачем ты всех вышучивал, даже Вольтера?..

— А я не вышучивал!—вдруг серьезно сказал Лермонтов, взял со стола журнал «Молва», развернул его, показал на статью:

— Вот твой Белинский сам же пишет, что автори

тет Вольтера упал. Даже в провинции его признают только разве какие-нибудь дряхлые свидетели «времен очаковских и покоренья Крыма». Вот здесь послушай что написано: «Вольтер во все течение своей долгой

жизни никогда не умел сохранить собственного достоинства. Наперсник королей, идол Европы, первый писатель своего века, предводитель умов и современного мнения, Вольтер и в старости не привлекал уважения к своим сединам: лавры, их покрывающие, были обрызганы грязью. Он не имел самоуважения и не чувствовал необходимости в уважении людей...»—Лермонтов бросил журнал на стол и продолжал с горячностью:— Если ты не читал эту статью, то прочти, и ты поймешь, что есть два Вольтера. Я сказал Белинскому не о поэте, не о человеке огромного ума, а о Вольтере — придворном прихлебателе, льстеце, бывшем на содержании у королей.

Сатин вскочил с дивана, кинулся к двери, но Михаил Юрьевич остановил его:— Ты куда?

— Вернуть Белинского. Произошло недоразумение. Ты объясни ему.

— Не к спеху. Еще встретимся когда-нибудь...

В конце июля погода в Пятигорске испортилась. Небо заволокло, пошли дожди. Утром долину Подкумка закрывал туман. «Водяное общество» постепенно перемещалось в Кисловодск, где всегда ярко светило солнце. Уехал туда же и Майер.

Михаил Юрьевич скучал, в свободное от процедур время приводил в порядок дневник, в котором делал короткие записи об увиденном, услышанном и пережитом здесь, на Кавказе, пейзажные зарисовки, портреты знакомых. Их слова, мысли. Возможно, пригодится когда-нибудь. На первой странице была такая запись: «Вчера я приехал в Пятигорск... Нанял квартиру на краю города, на самом высоком месте, у подножия Ма-шука... Вид с трех сторон чудесный. На запад пятиглавый Бештау синеет... На восток смотреть веселее: внизу передо мной чистенький, новый городок...»

На бульваре Лермонтов как-то встретил семью московского подполковника в отставке Соломона Марты-

нова, в доме которого часто бывал, учась в университете. Впереди шел подполковник с супругой. Сзади в трех шагах — сын Николай, поручик, и дочь Наталья. Николай, товарищ по юнкерской школе, раздался в плечах, появилась надменность во взгляде — вместе с орденом Св. Анны, которым был награжден за участие в экспедициях на Кавказе.

Постояли, поговорили, вспоминая прошлое. Мартыновы уже знали, почему Лермонтов оказался на Кавказе.

— А ты, Мишель, все такой же юноша — заметил отец семейства, намекая не то на малый рост поэта, не то на ветер в голове. С гордостью кивнул на сына:—А наш Николай смотри каков герой!