На холмах горячих - [86]

Лермонтов надел мундир и оглядел себя в зеркале. Действительно, мундир сидел изящно, подчеркивая ширину плеч и тонкую талию, скрывая легкую сутуловатость.

Лермонтов велел Андрею Ивановичу унести домой мундир, а в новом вышел на бульвар. Остановился перед небольшим домом с вывеской «Депо различных галантерейных, косметических и восточных товаров. Никита Челахов». В витрине были выставлены модные шляпы, французские вина, коробки с турецким табаком, персидские ковры, книги и журналы.

Михаил Юрьевич вошел. За прилавком стоял средних лет армянин с темным лицом и крохотными усиками.

— Нет ли у вас последнего номера журнала «Современник?»

— Все, что есть в мой депо, к вашим услугам, господин прапорщик,— хозяин любезно пригласил гостя пройти вперед и распахнул перед ним дверь в соседнюю комнату, заставленную стеллажами, полными книг. Здесь были и свежие номера столичных журналов. «Да здесь целый книжный магазин!»—обрадовался поэт.

В углу стоял с книгой в руках огромного роста в длинном белом мундире и в сапогах со шпорами белокурый красавец солдат. Увидев вошедшего, он молодцевато вытянулся:

— Честь имею, рядовой Нижегородского драгунского полка Колюбакин!—приятным голосом представился он. -

Лермонтов уже слышал, что здесь поправляет свое здоровье разжалованный из корнетов в солдаты за оскорбление командира полка Колюбакин, воспитанник Царскосельского лицея. О нем говорили, что это человек образованный, но чрезвычайно вспыльчивый, «бешеного нрава». Несколько лет он прослужил на Кавказе, много раз показывал бесстрашие, за что был представлен к- производству в прапорщики. Хотя приказа еще не было, но Колюбакин уже заказал мундир, темно-зеленые широкие казачьи шаровары, купил черкесскую шашку, отделанную серебром, и серебряные с кавказской чернью напатронники на золоченых цепочках.

«Так вот он каков!»—подумал Лермонтов, поглядывая на гиганта, который снова сосредоточенно углубился в чтение книги.

— Что читаете с таким увлечением?—спросил Михаил Юрьевич.

— Нашего Марлинского!—воскликнул Колюба-

кин.—Его сочинения я всегда читаю с восхищением. Но выше всего ставлю повесть «Аммалат-Бек»,— солдат потряс книгой и начал с жаром говорить о достоинствах повести, неистовых страстях, захватывающе изложенных в произведении.

Лермонтов усмехнулся. Его как всегда раздражали пышные фразы. С чуть заметной иронией поэт заметил:

— В юности я так же, как вы, увлекался повестью «Аммалат-Бек».

— В юности?.. А теперь?—насторожился Колюбакин.

— Теперь нахожу характеры, написанные автором, искусственными, хотя сюжет взят из жизни, и многие картины нравов, как говорят, списаны с натуры.

— Что-то подобное писал критик Белинский в журнале «Телескоп»,— словно упрекая за то, что он повторяет чужие слова, сказал Колюбакин.

— Да, у Белинского много верного,— холодно ответил Лермонтов, давая понять, что ненужный разговор следует прекратить, и хотел было подойти к полке и взять последний номер «Современника», но вздрогнул от неожиданно громкого крика:

— Вы так же оскорбляете Марлинского, как этот студент-недоучка!—Лермонтов с недоумением посмотрел на солдата, который угрожающе надвигался на него.— Я этого не оставлю! Мы будем стреляться! Я произведен в офицеры. И как только придет приказ из Петербурга — к барьеру!

— Всегда к вашим услугам,— спокойно ответил Михаил Юрьевич и добавил:—Хотя считаю, что справедливая критика не может оскорблять сочинителя.

Из дверей высунулось испуганное лицо Никиты Че-лахова:

— Господа, что тут происходит?

— Он оскорбил Марлинского!—энергичным жестом показал солдат на прапорщика.

— Это недоразумение, господин Колюбакин. Автор стиха «Смерть поэта» не мог сделать оскорбленье,— пытался успокоить хозяин лавки разбушевавшегося посетителя.

Колюбакин опешил. Только что белое, с налитыми гневом глазами лицо его вдруг залилось краской стыда, солдат растерянно начал извиняться:

— О, простите меня, простите! Я слышал, что автор стихов «Смерть поэта»,— гусарский корнет, а на вас мундир Нижегородского драгунского полка,— Колюба-кин подошел ближе, и Лермонтову показалось, что он собирается заключить его в объятья. Поэт с опаской отступил: такой если прижмет в порыве «нежной» страсти, косточки затрещат. А Колюбакин, словно ничего между ними не произошло, заговорил:

— И хорошо, что вы попали на Кавказ. Вы многому здесь научитесь, многое поймете. Кавказ лечит от всего порочного нашу молодежь. Здесь и началось мое настоящее воспитание. Избалованным, легкомысленным юношей попал я сюда и прошел школу у своего товарища по цепи — русского солдата. От него получил закал человечности. Кто видел солдат только в строю, тот их не знает. Надо есть, спать с ними, быть в карауле, лежать в морозную ночь в секрете, идти плечо в плечо в атаку...

Не только Лермонтову, но, наверное, и каждому не по нраву пришлась бы такая фамильярность. Назидательность тона младшего по чину непозволительна нигде, тем более в армии. Но Михаил Юрьевич, не зная почему, подумал: «Да ведь правильно он говорит. Давно на Кавказе, многое пережил и немало знает. Почему же его не послушать?»