Знамя я передал Алексею Лебедеву, лучшему радисту и гидроакустику флота. Зал долго аплодировал. На сцену взбежали девушки в матросской форме с букетами полевых цветов, пахнущих войной. Потом мне рассказали о том, как эти девушки с полуострова Рыбачьего, где проходил фронт, собирая цветы, укрывались в мелком заполярном кустарнике от немецкого штурмовика, охотившегося за ними. Девушки хорошо понимали, что за цветы, которые они намеревались поднести гвардейскому экипажу, могли заплатить жизнью. И все же они вручили гвардейцам цветы, сорванные под огнем противника, они видели в этом свой девичий и комсомольский долг. Очень хотелось бы знать, где эти девушки сейчас. А знамя? Знамя ЦК до конца войны оставалось за гвардейским экипажем подводной лодки М-171. Комсомольцы корабля поклялись удерживать его до последнего вздоха, последнего человека на корабле и сдержали клятву. И вот сейчас оно в музее, куда переслал свои реликвии доблестный экипаж, передавая после войны корабль новому пополнению подводников.
— Вы о чем-то задумались? — спросил меня Иванов.
— Вспомнил, как знамя принимали от ЦК комсомола. Давно уже это было, а помнятся все детали события.
— Я тоже все помню. — Он хитро улыбнулся и сказал:
— Помните, как одна девушка с цветами хотела вас поцеловать?
— Нет, такого не было, — ответил я.
— Да как же, разве вы не знаете?
На этом вечере наши ребята танцевали с девушками, они им и рассказали. Смычков же рассказывал потом в кают-компании. На торжественной части все девушки сидели в первом ряду и одна из них сказала:
— А что, девушки, если я при всех поцелую командира прямо на сцене?
— Видишь, кинохроника снимает, вдруг жена увидит на экране.
Так и порешили, что не стоит.
Уже давно зажглись на улицах фонари, и стоящие на реке корабли засветились разноцветными лампочками, а мы все бродили по набережной и вспоминали. Перед нами в тот день, как в большом романе, проходили судьбы наших старых боевых товарищей. Большинство из них вели теперь жизнь, совсем не похожую на ту нашу, военную, пользовались с полным правом теми благами, которые отстаивали с риском для жизни во время наших подводных походов. Так же как Зубков, Лебедев и Матяж, как мы с мичманом, как все остальные, мирно трудились.
Тюренков и Соколов-старший работали на одном из московских заводов; Федосов, наш незаменимый наблюдатель, заведовал теперь в родной Рязани районной сберкассой; мой боевой помощник Щекин закончил Морскую академию и получил повышение в должности; воспитывал молодых воинов политработник капитан-лейтенант Хвалов; командовал подразделением молодых подводников наш младший трюмный, а теперь младший лейтенант Мамкин.
Но не всем из экипажа подводной лодки довелось снова увидеть мирную жизнь и воспользоваться плодами своих побед. Сложил свою буйную голову наш отчаянный командир отделения мотористов Морозов, погибли лейтенант Усенко и гидроакустик Облицов, отдал свою щедрую душу за светлую жизнь, инженер капитан-лейтенант Смычков.
Не дожили они до того времени, о котором мечтали и которое приближали своим нелегким ратным трудом. Но они вечно будут жить в сердцах тех, кто воевал рядом с ними, и в памяти тех, кому не довелось познать ужасы войны, но которые должны быть благодарны им за дарованное ценой большой крови счастье мирно жить на земле.
