На грани жизни и смерти - [16]

В гидроакустической рубке, нагнувшись, притаясь, внимательно и непрерывно прослушивает горизонт акустик Облицов. Медленно вращая маховик компенсатора, он на слух, затаив дыхание и сощурив глаза, ищет характерные шумы противника.

В подводном положении вахта акустика является самой ответственной. Чтобы в этот час, среди многочисленных звуков, наполняющих море, различить шумы противника, нужны отменный слух и огромное внимание.

Акустик Облицов еще новичок в этом деле и не успел как следует развить слух. Наш лучший акустик старшина Лебедев незадолго перед этим нес над водой трудную радиовахту, и сейчас он должен спать, чтобы хорошо следить за морем уже во время боя. Лебедеву приходится трудно, по сути дела он работает за двоих. И так будет до тех пор, пока Облицов не приобретет необходимый опыт.

Проходит час, другой, третий. Противника нет. Подождали еще некоторое время. Стало ясно, что конвой прошел незамеченным, не смогли его обнаружить.

По всей вероятности, корабли шли с большей скоростью, чем та, которую определил самолет-разведчик, и если это так, то они прошли в порт намного раньше того времени, которое рассчитали мы.

Транспорты находились сейчас в порту. Эта версия казалась убедительной, и коль так случилось, нам оставалось одно: прорваться в порт и атаковать противника там, не дать ему возможности разгрузиться. С этими невеселыми мыслями я лег отдыхать.

В девять часов утра я выслушал доклад штурмана относительно нашего местонахождения и отдал приказ продолжить курс прямо в порт Петсамо.

День был солнечный, но ветреный. Белые барашки, бегущие от берега, маскировали бурун, образующийся от появления перископа на поверхности моря. Это позволило нам всплыть под перископ, не боясь особенно, что нас обнаружат с берега.

По кораблю объявлен ранний завтрак. Разговоров не слышно. Все думают о предстоящем бое, о том, что ждет нас в ближайшие часы и минуты.

— Пришли в точку! — докладывает штурман.

Лодка ложится на курс зюйд и серединой узкого прохода идет в самое логово врага — бухту Лиинахамари.

Пока есть время и чтобы как-то отвлечься, я решил пройти по отсекам, посмотреть, что там делается, поговорить с людьми.

У всех еще свежи в памяти наши приключения во время первого похода в Петсамо. Не исключено, что некоторые без особого энтузиазма сейчас идут туда. Вот с такими-то и очень важно сейчас поговорить. Первым мне попался Николай Матяж.

— Ну что, торпедист, не растеряешься? — спросил я.

— Зачем теряться, товарищ командир, от этого совсем плохо бывает. Теряться нельзя.

Открытый взгляд его немного раскосых черных глаз убедил меня, что говорит он то, что думает в эту минуту.

В другом отсеке ко мне подошел старшина группы Электриков Борис Мартынов.

— Мы в Петсамо идем по приказанию, товарищ командир?

— Нет, а что? — ответил я вопросом на вопрос.

— Да я так просто…

— Боитесь? — В моем вопросе не было упрека.

Я спросил не как командир, а просто, по-товарищески.

Он признался, улыбаясь своей открытой и широком улыбкой:

— Как вам сказать? Немного страшновато.

Что ж, удивляться таким словам не приходилось, ситуация в самом деле была не из веселых.

Чтобы как-то подбодрить Мартынова, я шутливым тоном сказал:

— Мы ведь вместе. Ничего страшного.

— Это верно, товарищ командир. Вместе-то не так страшно, и не это главное. Главное — застать бы кого-нибудь там… Чтобы игра свеч стоила, — Мартынов сказал это уже совсем другим, повеселевшим голосом.

Короткие беседы убедили меня в том, что люди настроены все же довольно решительно, не подведут.

Я поднялся в рубку.

— Через десять минут входим в фиорд, — доложил Щекин.

— Следить за счислением, через полчаса всплывем под перископ, определим наше место, — ответил я ему.

Посты противника не должны были обнаружить нас в середине фиорда, они находились на входных мысах и на внутреннем берегу залива.

Время тянулось мучительно долго. Трудно принять боевое решение, но еще труднее его выполнить. Это я хорошо понял только во время войны. Вот и сейчас казалось, что еще что-то не сделано для того, чтобы до минимума снизить степень риска, и от сознания этого было как-то не по себе. Все механизмы, которые можно было перевести на ручное управление для снижения шума, были переведены. Даже регенерация воздуха была остановлена.

Разговоров не слышно. Люди притаились на своих боевых постах. Лица у всех сосредоточены. Нетрудно было видеть, что каждого занимала только одна мысль: чем все это кончится?

Общая цель и общая опасность сближали людей, они лучше понимали друг друга. И мне казалось, что только сейчас я по-настоящему узнал их. Такими, как сейчас, я никогда раньше их не видел. Война была хорошей проверкой людей. В мирное время я не раз задумывался, но не мог уверенно сказать, годен ли я для войны, смогу ли выдержать испытания, сумею ли подавить в себе присущие всем людям слабости, сумею ли оправдать свое назначение? То, что сейчас ожидало нас, должно было стать очень серьезной пробой моральных и физических сил нашего экипажа…

Штурман то и дело смотрел на часы. И я тоже. Дальнейшее ожидание момента всплытия становилось уже невыносимым. Все стремились чем-то заняться. Нам явно недоставало выдержки. Мне хотелось подняться в рубку и осмотреться в перископ раньше времени. Сдерживало лишь сознание того, что именно здесь, как нигде, нужна выдержка, и я ждал, мучительно борясь с собой. Годами воспитывается это качество у командира-подводника, и не столько годами, сколько опытом. Все действия командира в бою должны быть подчинены здравому смыслу и расчету, но какой ценой это дается!