На грани веков - [50]

— А ты все ж думаешь, что приедет? Который уж раз так ждем, а все не едет. Врет, поди, все управитель.

— Нынче не врет, сам так струсил — куда тебе. Больно уж много грехов на душе накопилось. Да и приехал уж, сказывают, только на время задержался у Этлиней в Отроге. Старому барону неможется, а тетка нашего-то у него одно время вроде за жену была.

— Полюбовница — кто того не ведает. Да и ребенка прижили.

— Прямо трясется наш управляющий, не знает, за что браться, за что хвататься. Потому-то вас в самую страдную пору и гоняют за этим кирпичом.

Тремя возами дальше Силамикелис вел разговор с работником Сусура — Клавом.

— Чем не житье барину. Сено в стогах, пусть польет хоть завтра. А когда мы попадем на свои покосы?

Неразговорчивый Клав пробурчал, будто выдавливая слова из горла:

— На той неделе, когда польет.

— Видно, так. Сколько всего и травы-то нынче, и ту сгноят. Осенью опять сгребай лист на подстилку, всю солому придется скормить скотине, да и то поди знай, хватит ли.

— Не хватит… Наломать овцам осинника, тогда хватит.

— Много ты их выкормил? А ежели от осинового листа у овец в утробе клоп заводится и шерсть облазит?

— Полынью надо поить, тогда не облезет.

Силамикелис рассердился.

— Вот умник выискался! Не было у тебя скотины, нет и горя. У самого, видно, старуха водку на полыни настаивает, то-то ничего и не пристает к тебе. Бесшабашная жизнь у такого батрака, ни тебе заботы, ни горя.

— Ну и отдай мне свои Силамикели, да и ступай в Сусуры на мое место. Сусур каждую субботу мясом кормит.

Силамикелис только рукой махнул: с таким лучше не заводиться. Слова еле выдавливает, а уж скажет — как обухом по голове.

Тяжело вздохнул.

— Вот ведь свалилась на нас эта напасть с кирпичами. Говорят, всю неделю заставят возить.

— Я уж сказал, пока не польет. Тогда и косить сможете.

— Барин приказал, чтобы новый замок поставили еще прошлой осенью, когда домой собирался. Кирпич уже четвертый год обжигают — по четыре печи в лето, два замка можно было построить. Да ведь коли эстонцу деньги надобны, так все на сторону продает. Говорят, под Дерптом себе имение купил.

— Каждый таких барчат доить станет, которые только в Неметчине жить хотят.

— Да ведь если бы он только одного барина доил — а то и нас! Кому все это доводится собирать да напасать, что крадет эстонец? Нам! Не верю я, хоть убей, и не поверю, что те пять фунтов льна с ведома барина. И пура орехов со двора, что он в Ригу отвозит, и четыре короба, и пура пеньки вместо полпуры. А зачем погнали за кирпичом в самый сенокос? Это ведь не человек, а зверь! Старый Брюммер тоже зверь был, так хоть в сенокос не донимал — потом по субботам, по воскресеньям можно было отработать.

— Сами виноваты. Чистые телки, а не хозяева. Послали бы жалобу шведским властям в Ригу, тогда и увидели бы, что бывает за такие штуки, когда людей обдирают да в сенокос на работы гонят.

— Эх, да что ты, Клав! Сколько уж об этом судили да рядили, да ведь что мы можем? Разве мы хозяева — телячьи головы, твоя правда. А только так и выходит: кто же это поедет в Ригу? Не успеет и лошадь запрячь, как уж кто-нибудь сбегает, шепнет эстонцу. Разве мало у нас таких? Сговору у нас нет, потому-то нас и гонят, голодом морят и забивают, как скотину. Старый Брюммер был зверь, так хоть свой господин. А тут этакий, невесть откуда и взялся, эстонец! Заявился жердь жердью, брюхо подтянуто, а теперь на нашем поту вон какую утробу наел, носить не под силу.

— За жалобу властям теперь никого судить не могут.

— Поди скажи это эстонцу.

— Мне ему нечего говорить, господа из Риги ему скажут. Видал, как получилось с лиственским барином. Именьишко тю-тю, теперь, сказывают, в Елгаве улицы подметает.

— У него грамоты были негодные.

— И грамоты негодные, и порядки в имении негодные. Он ведь заставлял слугу выпивать сковородку кипящей подливки, если тот, бывало, ослышится и прикажет обед готовить не в час, а в два.

— Эх, да что там, Клав! Да разве же мужику с барином тягаться? У господ и сговор, и плеть да розги, и сила. А у нас что?

— У Юриса Атауги и смелость была, и сила нашлась. Вон эстонец теперь гуляет с каиновой печатью на лбу.

— А чего Юрис Атауга этим добился? Где он теперь? Как и Друст, в лесу с волками — ежели те его еще не сожрали.

— И вовсе он не в лесу, а в Риге. В Риге эстонец ничего не может поделать…

Начавшаяся позади суматоха прервала беседу. Привычные лошади тотчас же постарались воспользоваться случаем и остановились. Ключник слез с воза Грантсгала и, ворча про себя, пошел взглянуть. Беда-то была невелика, да возни много: у старого Бриедиса сломался шкворень. Тяжелая груда кирпича лежала на земле, лошадь косилась назад — уж не она ли виновата в этом несчастье?

Ключник подошел разгневанный, делая вид, что больная нога причиняет ему боль и поэтому приходится так тяжело опираться на самодельную гнутую ореховую палку. Ведь Бриедис родня, к тому же в молодости вместе прожили двадцать лет в одном хозяйстве. Сердито окинул взглядом остолбеневшую толпу возчиков.

— Чего стоите? Сгружайте! Телега сама не подымется.

Разгрузить воз для десятка человек дело одной минуты. Сломанный шкворень лежал в борозде, взрытой копытами. Ключник взвесил оба конца на ладони.