На грани веков - [20]

И от реки, и от трясины внизу, и со дна стока тянуло сырым холодком. Курт запахнул черный испанский плащ и стал прислушиваться, как в парке то и дело насвистывает иволга, все время перелетая с места на место. Тяжело хлобыща крыльями, низко над Дюной пролетел аист, и в клюве его судорожно извивалась змея. Где-то, наверное за дорогой в большом лесу, тявкнула лиса.

Шарлотта-Амалия явно скучала. Острый носок башмачка нетерпеливо ковырял известняковую плиту. Глаза время от времени постреливали на невнимательного кузена. В конце концов она не выдержала и процедила сквозь зубы:

— О чем это вы задумались?

Потревоженный Курт вздрогнул: совсем забыл, что он здесь не один.

— Задумался? По правде, сам не могу сказать, о чем. Верно, я просто любовался. Здесь так красиво!

— Красиво? Пф-фи! Где же здесь красота! Признайтесь, вы мечтали о юге, где плющ обвивает скалы и виноградные гроздья блестят на солнце.

— Уверяю вас, что нет. Не так-то уж много я видел настоящий юг. Я северянин, сын наших лесов, наших елей, нашей Дюны.

— В лесах Богемии ели поросли лишайниками, и со всех сучьев словно седые бороды свешиваются. Это так сказочно!

— Нет, это потому только, что корни упираются в скалу, деревьям не хватает питания, и они чахнут.

— Фу, как вы прозаичны! Разве вы всегда такой?

— Не знаю — может быть, и всегда.

— Дю-юна… Мне она вконец опостылела. Видеть я не могу эту вашу Дюну.

— Да вы только посмотрите! Разве она не похожа на ленту, вплетенную в зеленые волосы?

Шарлотта-Амалия улыбнулась и присвистнула, словно иволга в парке.

— В зеленые волосы? Разве такие бывают? Нет, все же, кажется, вы не такой уж прозаичный.

Курт указал рукой в ту сторону, где лодка, как раз подымавшаяся вверх по течению, вынырнула из-за Дубового острова со стороны, обращенной к курляндскому берегу.

— Разве она не похожа на птицу со вскинутым белым крылом?

Кузина с минуту наблюдала за ней, прищурив глаза.

— Это, верно, опять шведские солдаты. Из Икскюля или из Риги.

— Часто они здесь бывают?

— Без конца их видишь. Батюшка говорит: не дают покоя лифляндским помещикам. А вы, Курт, видели Рейн?

— Как же, сколько раз. А что?

— Ах, Рейн!.. И скалу Лорелеи? Какая она?

— Такая же, как и остальные. Ничего особенного нет,

— И она там сидит?

— Кто? Лорелея? Как вы наивны, кузина! Да ведь это всего лишь старая сказка. Не сидела она там и не сидит. Глупцы верят, что ведьма превратилась в скалу, зачаровывает пловцов и топит их в пучине. Глупости, языческие поверья — и больше ничего.

— Но пловцы там все же тонут? Не так ли?

— Какой-нибудь подвыпивший парень, может, и тонет. На отмелях в верховьях Рейна их гибнет, верно, куда больше.

Шарлотта-Амалия вновь мечтательно закатила глаза, в которых, однако, все равно мелькало что-то колючее.

— Ах, как бы я хотела там сидеть, петь по ночам и привлекать всех к себе.

— Но тогда ведь они бы тонули!

— Да, я бы пела, а они бы там в волнах тонули…

Глаза у нее совсем закрылись, голова откинулась назад, на шее с обеих сторон натянулись синеватые жилы. Кузен пожал плечами.

— Странное желание!.. Но зачем вам Рейн, если на Дюне есть нечто подобное.

— Где, где это?

— Где-то выше Кокенгузена. Крестьяне зовут эту скалу Стабурагом. Из нее постоянно сочится вода. Лорелея латышских мужиков куда красивее — она плачет. Там вам скорее подходило бы сидеть.

— Плачущая Лорелея — пфуй! Я не хочу плакать, я никогда не плачу. И кто же тут стал бы тонуть? Парни в лаптях да полосатых посконных штанах. Какая гадость!.. А у тех — рубахи с белыми широкими рукавами, чулки до колен и цветы на шляпе.

Курту не хотелось отвечать, он снова пожал плечами. Черная смоленая лодка с белым парусом уже была как раз напротив. Здесь ветер еле чувствовался, но на краю обрыва заколыхались макушки елей, шелест осин заглушал шум воды, плещущей об остров. Дюна покрылась мелкой рябью, в нос лодки начала бить сильная полна. В лодке можно было насчитать человек десять — наверно, это и в самом деле шведские солдаты.

На лице Шарлотты-Амалии вновь появилась деланная улыбка.

— Значит, вы были на придворном балу в Варшаве?

— Да, приятель достал мне приглашение.

— Там, верно, одна роскошь — шелка, бархат и золото, не так ли?

— Да, конечно. Польские крестьяне самые бедные на свете, а господа их живут пышно и расточительно. Я сам не из святых, но таких пьяниц и игроков нигде не видывал.

— Верно, одни графы и генералы?

— Маркизы, принцы и герцоги, даже одного кардинала там видел.

— Живого кардинала — ах, это чудесно! Каков он? А он танцевал? Очень умен? Что он вам сказал?

— Мне ничего не сказал. Я там был незначительным человеком, самым незначительным из всех, меня даже не представляли ему.

— Говорят, что Август Второй большой поклонник дам и галантный кавалер.

— Да, так говорят.

— Некоторые наши помещики тайком ездят в Митаву, когда он прибывает туда к своему саксонскому войску. Чудеса рассказывают о его балах. А польки красивы? Вы, верно, влюбились в какую-нибудь замужнюю даму, какую-нибудь герцогиню?

— Почему именно в замужнюю?

— Потому что так интереснее. Любовные муки еще сильнее, когда не можешь добиться желаемого.

— Я эти муки приберег на будущее. Да у меня просто и времени не было. Так много важных дел!