На грани - [80]

Даже Зак и Дженет отдалились. Мое положение внушало им страх и растерянность. Они часто звонили мне, но навещали редко, а когда мы все-таки встречались, разговор не клеился: я уже жила в тени, а они — на солнце. В присутствии друг друга нам становилось неуютно. Туда, где очутилась я, им вход был закрыт, а я не могла вернуться к ним. Я с содроганием вспоминала, как однажды, перед самой смертью, когда всем было ясно, что дни Лоры уже сочтены, она сказала — точнее, выкрикнула, — что будто сидит в приемной, в зале ожидания, где для нее вскоре отворится дверь. Помню, как жутко мне стало тогда. Мне представились дверь, кромешная тьма за ней и шаг из освещенной, обставленной комнаты в пустую бездну.

Лора прошла через все стадии привыкания к смерти: недоверие, гнев, горе, ужас и наконец ошеломленно, оцепенело смирилась — наверное, устав от лечения и вспышек надежды и отчаяния. Однажды вечером после ее смерти мы выпили и вдруг яростно заспорили, прожила бы она дольше, если бы предпочла покорности борьбу. Раньше смирение представлялось мне рукой, нежно высвобождающейся из руки близкого, а теперь, после снимков и документов в деле, мне виделись две руки, цепляющиеся за каменный карниз, и тяжелый каблук, топчущий их. Кто-то из нас сказал, что Лора напрасно так быстро сдалась — словно во всем была виновата она, а не жестокая судьба.

А я решила бороться. Я не знала, изменит ли это хоть что-нибудь, и не хотела знать. Дрожать в слепом ужасе, сидя в гребаном зале ожидания и глядя на дверь напротив, я не собиралась, мне был ненавистен сжимающий сердце, иссушающий губы, выворачивающий, животный ужас, который терзал меня последние несколько дней. Я видела снимки, читала протоколы. Говорила с Грейс. Я уже не верила в Линкса и Камерона — отчасти потому, что они не верили в себя и ждали только моей смерти. Значит, надеяться можно на себя. Только на себя. А ждать я никогда не любила.

Одно я знала точно. Я не собиралась торчать дома, прятаться от Линн и собственного страха. Как ни странно, мы с Линн ни разу не заговаривали о моей возможной смерти. Эта тема была под запретом. Мы только обсуждали планы, уточняли детали, договаривались, где Линн будет ждать меня. Мы уже не обедали вместе, не покупали чипсы, не готовили тосты на завтрак. Я перестала относиться к Линн как к гостье или подруге.

* * *

Через день после встречи с Грейс Шиллинг я отправилась на каток с Клер — актрисой, которая чаще отдыхала, чем работала. Она умела кататься спиной вперед и выделывать кренделя, от которых у меня кружилась голова. Линн и вторая женщина-констебль мрачно сидели у бортика, глядя, как я врезаюсь в стайки детей, опрокидываю их, как кегли, и падаю, разметав руки и ноги. Позднее в тот же день я напросилась к Заку, по моей просьбе он безропотно созвал гостей. Пока Линн ждала у дома, мы ели тако. Я перепила красного вина, расшумелась, глупо острила и плюхнулась на сиденье ждущей машины только в два часа утра. Но все время, пока я наливалась спиртным и флиртовала со стеснительным Теренсом, явным гомиком, я думала, как быть дальше. Грейс сказала, что серийные убийцы всегда опережают противников на несколько шагов: они более сосредоточенны, решительны, настойчивы. Значит, я должна обогнать его.

На следующее утро я проснулась с раскалывающейся головой и пересохшим ртом. Меня подташнивало, солнечный свет резал глаза. Пошатываясь, я забрела на кухню и жадно выпила два стакана воды, не обращая внимания на сочувственное и чуть укоризненное лицо Линн. Заварив чаю, я вернулась в спальню. Села по-турецки на кровати, надев спортивные штаны и старую серую футболку, и уставилась в зеркало на дверце шкафа. В последние дни я часто смотрела на себя — наверное, потому, что перестала принимать собственное отражение как должное. Мне казалось, я должна выглядеть иначе — похудеть, помрачнеть. А я ничуть не изменилась. В зеркале сидела прежняя я — коротышка с веснушчатым носом, встрепанными волосами и жутким похмельем.

В дверь позвонили, Линн открыла. Я прислушалась, но не разобрала ни слова. Потом в дверь спальни постучали.

— Что?

— К вам гость.

— Кто?

За дверью помолчали.

— Джош Хинтлшем. — Линн понизила голос до драматического шепота: — Ее сын.

— О Господи! Подождите! — Я вскочила. — Пусть заходит.

— Думаете, можно? А если Линкс...

— Сейчас выйду!

Я бросилась в ванную, успокоила головную боль тремя таблетками парацетамола, поплескала в лицо ледяной воды и яростно вычистила зубы. Джош. Паренек на подоконнике, с подростковыми прыщиками и темными глазами Дженни.

Я вышла в гостиную и протянула руку:

— Привет, Джош.

Его ладонь была холодной и вялой. Он упрямо отводил глаза и смотрел в пол.

— Подождите в машине, Линн, — велела я.

Она вышла, на пороге бросив тревожный взгляд через плечо. Джош нервно переступил с ноги на ногу. На нем был спортивный костюм, из которого он уже немного вырос, сальные волосы падали на глаза. Надо бы сводить его в магазин, заставить принять ванну и вымыть голову, купить ему дезодорант. От Глории не дождешься.

— Кофе или чай? — спросила я.

— Да не надо, — промямлил он.

— Может, соку? — Правда, в холодильнике соку не было.