На грани - [11]

Она смеется, словно звенит колокольчик. Если бы я сказал, что люблю ее, так она и рассмеялась бы мне в лицо. Решила бы, что я шучу. Так поступают все женщины. Серьезное и важное чувство они обращают в мелочь, шутку. А любовь — не шутка. Это вопрос жизни и смерти. Когда-нибудь она это поймет. Она узнает, как много значат ее улыбки, широко открытые глаза, когда она прислушивается, подпрыгивающие груди, когда она закидывает руки за голову. Слишком уж часто она улыбается. И слишком охотно смеется. Она кокетничает. Носит нескромную одежду. Сквозь платье просвечивают ноги. Видна форма сосков. Она не дорожит собой.

Говорит она очень быстро, нервно, сипловатым голосом. Вместо «да» часто бросает «ага». У нее серые глаза. Она еще не успела испугаться.

Глава 5

Всем известно, что почти во всем мире — за исключением, наверное, деловитой Японии — занятия в школах заканчиваются примерно в четыре часа или в половине четвертого, хотя я своих малышей отпускаю еще раньше, в четверть четвертого. Когда кончаются уроки, знают даже те, у кого нет детей. Они видят, как мальчишки и девчонки идут по улицам — или с матерями, или с учителями, неся портфели и коробки с завтраком. Я уже убедилась, что в час пик улицы Лондона почти наполовину запружены автобусами, в которых уныло сидят ребятишки в формах хороших, но находящихся далеко от дома школ. А совсем недавно я узнала, что один из основных символов статуса лондонских родителей — расстояние от дома до школы, где учатся их дети. Школы возле дома — для бедных, детей которых я и учу.

Забавно: узнавая, что я учительница, люди сразу начинают завидовать моему короткому рабочему дню и длинным отпускам. Кстати, выбирая профессию, о продолжительности рабочего дня и отпуска я даже не задумывалась. В школе я училась неважно, поэтому не могла претендовать на весьма ответственное дело, например, лечить заболевших кошечек, о чем мечтала в детстве. Я годилась лишь на то, чтобы учить малышей. И это меня устраивало. Мне нравятся дети — их непосредственность, открытость, вера в свои силы, старательность. Я была бы не прочь весь день возиться в песочнице, вытирать малышам носы и помогать им смешивать краски.

Но вместо этого мне досталась работа, на которой я чувствую себя бухгалтером в зоопарке. Только рабочий день у меня длиннее. Школьные инспекции обрушиваются на нас одна за другой. Собрав детей и отправив их по многоэтажным и многоквартирным домам, мы проводим собрания, заполняем бланки, составляем отчеты. Мы засиживаемся в школе до семи, восьми, девяти часов вечера, Полин вообще пора поставить в кабинете раскладушку и электроплитку, поскольку дома она бывает от случая к случаю.

Но в тот вечер я ушла с работы пораньше — мне предстояло встретить очередного потенциального покупателя. Как всегда, автобус пришлось ждать целую вечность, и когда я, задыхаясь и обливаясь потом, доковыляла до двери всего лишь с пятиминутным опозданием, покупатель уже стоял на пороге, читая газету. Неудачное начало. Он наверняка успел осмотреться и понял, что это за район. К счастью, незнакомец был поглощен чтением. Очень может быть, он не заметил соседний паб, а если и заметил, то не понял, чем грозит ему такое соседство. Лацканы его пиджака имели необычную форму — наверное, костюм очень дорогой. На вид я дала незнакомцу лет тридцать или под тридцать. Коротко подстриженный, элегантный, он выглядел так, словно и не замечал изнуряющей жары.

— Простите! — пропыхтела я. — Автобус...

— Ничего, — успокоил он. — Я Ник Шейл. А вы, должно быть, мисс Аратюнян.

Мы обменялись рукопожатием на континентальный манер. Он улыбнулся.

— Что здесь смешного?

— Я представлял вас чопорной пожилой дамой, — объяснил он.

— А-а... — Я попыталась вежливо улыбнуться и отперла дверь.

Как всегда, на коврике у порога лежал ворох макулатуры — реклама пиццы на вынос, мойщиков окон, такси и одно письмо, доставленное прямо в ящик. Почерк я узнала сразу. Тот же тип, который уже писал мне... сколько там? Пять дней назад. Значит, он опять приходил. Мерзость. Скучная и досадная мерзость. Спохватившись, я увидела, что Ник вопросительно смотрит на меня.

— Что вы сказали?

— Сумка, — напомнил он. — Разрешите, я понесу ее.

Я молча вручила ему сумку.

Экскурсию по квартире я провела ровно за три минуты, умело подчеркивая все ее достоинства и умалчивая о недостатках, и без того бросающихся в глаза. Изредка Ник задавал вопросы, к которым я уже привыкла.

— Почему вы переезжаете отсюда?

Нет, так легко ему меня не поймать.

— Надоело ездить на работу через весь город, — солгала я.

Он выглянул в окно.

— И слушать шум под окнами? — уточнил он.

— К нему я давно привыкла, — отмахнулась я. Это был явный блеф, но Ник не подал и виду. Я положила нераспечатанный конверт на стол. — Зато все магазины рядом, очень удобно.

Он сунул руки в карманы и застыл посреди моей гостиной, словно репетируя роль ее хозяина. Он и вправду был похож на очень мелкого сквайра.

— Вы родились не в Лондоне, — наконец заметил он.

— С чего вы взяли?

— Выговор не тот, — объяснил он. — Сейчас попробую угадать... судя по фамилии, вы армянка. Но говорите вы не так, как армянка. Правда, я понятия не имею, как они говорят. Может, как вы.