Так мысленно разговаривал с Лениным Иван Дмитриевич Чугурин, ученик партийной Ленинской школы в Лонжюмо.
Прибыл поезд. Музыка, мощно звучит "Интернационал", ликуют толпы людей.
И вот наступает очень важный момент.
- Иван Дмитриевич! - узнает среди встречающих Чугурина Владимир Ильич. Протягивает руки, крепко обнимает "товарища Петра".
В глазах Ленина радостный свет. Весь он - счастье. Никто не умеет быть счастливым, как он. Никто не умеет смеяться, как он. Никто не умеет быть добрым, мудрым, великим, как он.
Не произнес Иван Дмитриевич Чугурин обдуманной речи. Не смог. И не надо. Владимиру Ильичу все ясно. Он тронут.
По поручению Выборгского райкома партии Чугурин вручает Владимиру Ильичу партийный билет No 600. Очередной номер.
Выборгская сторона была центром большевистской борьбы за революцию. Ленин встал на партийный учет здесь, в райкоме Выборгской стороны.
Да здравствует Ленин!
При встрече с рабочим классом России на Финляндском вокзале Петрограда первым призывом Ленина было:
- Да здравствует социалистическая революция!
16
А где Жюстен, наш славный французский дружок, по-русски "Сорвиголова", а на его родном языке "Касе-Ку"? Что с ним?
Давно наш Жюстен не Касе-Ку, скоро исполнится пятнадцать лет, почти взрослый парень, родное Лонжюмо далеко.
Однажды в воскресенье он проснулся поздно, когда солнце высоко поднялось, синим светом сияло полуденное небо. Обычно отец будит к воскресной службе. Сегодня не разбудил.
- Эх, здорово выспался! - протирая глаза, сладко зевнул Жюстен. Повалялся в постели, размышляя о предстоящей воскресной свободе, в праздники хозяйственными делами занимался отец.
Вдруг спохватился, кольнула тревога. Почему отец не разбудил? Не встает? Лежит на спине, неподвижный?
- Отец! Мон пер!
Глаза открыты. Незрячи, не видят. Как страшно! Стеклянные, немые глаза. Папа, папа! Отец!
Дрожащими руками Жюстен кое-как натянул на себя штаны и рубашку. Куда бежать? Кого звать на помощь? Бедняга Жюстен, рыдание вырвалось из груди. Плача, бежал он по Гран-рю, не соображая куда.
Тетушка Мушетта стояла у двери булочной, в белоснежном накрахмаленном чепце и переднике, поджидала покупателей.
- Беда, - поняла без вопросов. - С отцом. Кончился. Крепись, малыш. Отец давно был не жилец. Изглодала человека чахотка. Заснул, догадаться не успел, что умирает.
В каморку Жюстена набился народ. Женщины охали, причитали: "Некому сироту пожалеть, как будет кормиться?"
Навестил мэр:
- Крепись, малыш. Поможем, найдем работу.
Не так легко найти работу круглому сироте, когда ему только исполнилось четырнадцать. Вроде порядочно, а все еще мальчишка. Длинный, узкоплечий, худой.
Сам мэр хлопотал, но хозяин кожевенного завода жаловался на злые времена:
- Второй год воюем. Зачем? Кому нужно? Ты немец, я француз - зачем убиваем друг друга? Заказы на кожевенные изделия из-за войны упали. И раньше не богатырем был заводишко, теперь и вовсе захирел. Не то что новичков брать, своих увольнять приходится.
В господский замок тоже не взяли. Господские сыновья офицеры, командуют в армии. Балы и приемы в замке скупее устраиваются, слуг меньше надо.
Как ни плохо, Жюстен мог бы продержаться до лучших времен. Окончив школу, он немного подзарабатывал, помогал отцу: таскал из колодца воду кое-кому из селян, где сами не справлялись, а заплатить были в силах. Поливал чужие огороды. Так за день утопаешься, и на речку купаться или удить рыбу не хочется. Однако тянул бы, пока настоящая подвернется работа. Но на плату за жилье капиталов не хватит.
Хозяин каморки, где они ютились с отцом, неплохой человек, а известно: своя рубашка ближе к телу.
- Не сердись, гарсон, сам еле перебиваюсь с семьей, понадобилась твоя квартира, нашлись жильцы подходящие.
Подходящий жилец - церковный сторож. Служба - следить за порядком в костеле, чисто ли подметена дорожка к церковным дверям, прочен ли запор. На войну не забрали из-за ноги: одна от рождения короче другой. Женился парень. Хоть и хромой, а невест по военному времени - какую пожелаешь, на выбор. Охота свое гнездышко вить. И уже молодая хозяйничает в бывшем жилище Жюстена. Моет, красит, и комнатенка постепенно становится веселее, светлее, а Жюстену надо искать новую крышу. Где? Задаром никто не возьмет. Грошей Жюстена и за угол заплатить не хватит. Спасибо тетушке Мушетте, пышной, как ее сдобные булки. У нее в Париже приятельница.
- В молодые годы прислугами у бар служили. Вместе гуляли, женихов высматривали. Умели поработать и повеселиться умели, куда вам, нынешним! Поезжай в Париж, Касе-Ку. Подруга приютит. Там и работенка скорей подвернется.
И тетушка Мушетта живо собрала Жюстена в дорогу. Немудреные его пожитки взяла на хранение - устроится в столице, приедет, отдам, - сложила в котомку пару белья, верхнюю рубашку на смену, насовала булок и плюшек и дала десять франков.
Господин мэр пожертвовал двадцать. Богатство. Вовек Жюстен не держал в руках таких больших, по его понятиям, денег. И смело двинулся в путь. Смело, если бы не застилало слезами глаза.
Жюстен в Париже бывал, но не часто. Париж представлялся Жюстену празднично шумным, деловым и веселым, нарядным, беспечным. Даже сейчас, во время войны, он был наряден и весело шумен.
