На городской стене - [7]

Все процессии, а их было двадцать две, находились теперь внутри городских стен. Барабаны забили снова, толпа выла «Йа, Хасан! Йа, Хусайн!» и била себя в грудь, духовые оркестры играли елико возможно громче, и на каждом углу, где позволяло пространство, мусульманские проповедники рассказывали жалостливую повесть о смерти мучеников. Невозможно было двигаться иначе как вместе с толпой, ибо улицы были не шире двадцати футов. В индуистских кварталах ставни всех лавок были закрыты и задвинуты засовами. Когда первую тазию, роскошное сооружение в десять футов высотой, торчавшую на плечах у двух десятков крепких мужчин, унесли в полумрак улицы Всадников, обломок кирпича внезапно продырявил ее тальковый и фольговый бок.

– В руки твои, о господи! – кощунственно пробормотал Вали-Дад, а сзади раздался вопль, и туземный полицейский офицер пропихнул свою лошадь через толпу. За первым обломком кирпича последовал второй, и тазия, остановившись, дрогнула и закачалась.

– Проходите! Именем саркара, приказываю: идите вперед! – заорал полицейский, но тут раздался безобразный треск разбиваемых ставен, и толпа с руганью и ропотом остановилась перед тем домом, откуда был брошен кирпич.

Тогда внезапно разразилась буря, и не только на улице Всадников, но и в полудюжине других мест. Тазии качались, как корабли на море, длинные факельные шесты ныряли и вздымались вокруг них, а люди орали:

– Индуисты оскверняют тазии! Бейте! Бейте! Бегите в их храмы во славу веры!

Шесть или восемь полицейских, сопровождавших каждую тазию, подняли дубинки и изо всех сил принялись колотить куда попало, надеясь заставить толпу продвинуться вперед, но их смяли, и, когда толпы индуистов наводнили улицы, началось всеобщее побоище. В полутора милях отсюда, там, где тазии были еще не тронуты, все еще раздавался бой барабанов и пронзительные крики «Йа, Хасан! Йа, Хусайн!», но слышались они недолго. Духовные лица, стоявшие на углах улиц, отламывали ножки, подпиравшие их кафедры, и орудовали ими во славу веры; камни летели из тихих домов во врага и друга, а запруженные улицы ревели:

– Дин! Дин! Дин!

Одна тазия загорелась и упала пылающей преградой между индуистами и мусульманами на перекрестке. Тогда толпа ринулась вперед, и Вали-Дад притиснул меня к каменному столбу какого-то колодца.

– Все это было подстроено нарочно с самого начала! – крикнул он мне в ухо с большей горячностью, чем этого можно было ожидать от настоящего атеиста. – Кирпичи заранее были принесены в дома. Свиньи эти индуисты! Нынче ночью мы будем потрошить коров в их храмах!

Тазия за тазией, одни пылающие, другие разорванные на куски, мчались мимо нас, и толпа мчалась вместе с ними, воя, пронзительно визжа и на бегу стуча в двери домов. В конце концов мы поняли причину этого бегства. Хьюгонин, помощник окружного инспектора полиции, двадцатилетний юноша, собрал тридцать констеблей и гнал толпу по улицам. Его старая серая полицейская лошадь не выказывала никакого неудовольствия, когда ударами шпор ее заставляли грудью напирать на толпу, а длинный хлыст, которым он вооружился, ни минуты не имел покоя.

– Они знают, что полиции не хватает, чтобы их сдержать, – крикнул он, поравнявшись со мной и вытирая порезанное в кровь лицо. – Они знают, что нас мало. Неужели же ребята из клуба не придут нам помочь? Двигайтесь, вы, сыновья сожженных отцов! – Хлыст щелкал по ежившимся спинам, а констебли снова колотили людей палками и ружейными прикладами. Огни промчались мимо, крики утихли, и Вали-Дад начал негромко ругаться. Из Форта Амары взвилась одна ракета, потом две сразу. Это был сигнал к сбору войсковых частей.

Помощник комиссара Питит, покрытый пылью и потом, но спокойный, с мягкой улыбкой на лице, проскакал по очищенной от народа улице вслед за главной толпой бунтовщиков.

– Еще никто не убит! – крикнул он. – Я буду гнать их до самой зари! Не позволяйте им останавливаться, Хьюгонин! Гоните их, пока не придут войска.

Метод защиты сводился лишь к тому, чтобы заставлять толпу двигаться. Дайте им возможность отдышаться, они остановятся и подожгут какой-нибудь дом, и тогда восстановить порядок будет очень трудно, чтобы не сказать больше. Пламя действует на толпу не меньше, чем кровь на дикого зверя.

Слухи дошли до клуба, и мужчины во фраках стали появляться на улицах и помогать полиции гнать и рассеивать орущие массы при помощи стременных ремней, хлыстов и подобранных где попало дубинок. На них нападали не очень часто, ибо у бунтовщиков хватало здравого смысла сообразить, что смерть европейца повлечет за собой повешение, и не одного только человека, а многих, а возможно даже – появление трижды страшной артиллерии.

Шум в городе удвоился. Индуисты вышли на улицы с самыми серьезными намерениями, и немного погодя толпа вернулась назад. Странное это было зрелище. Тазий больше не было, остались только их разломанные подпорки, и полиции также не было видно. Кое-где показывался какой-нибудь городской деятель, индуист или мусульманин, и тщетно умолял своих единоверцев успокоиться и вести себя лучше; за такие советы его оскорбительно дергали за белую бороду. Толпа влекла за собой полицейского офицера-туземца; он был пеший, но с успехом пускал в ход свои шпоры, предупреждая всех и каждого о том, как опасно оскорблять правительство. Повсюду люди колотили палками кого попало, хватали друг друга за горло, с пеной у рта выли от ярости, голыми руками стучали в двери домов.