На городских холмах - [44]

Да, Моника была моей подругой, но существовал еще и Андре! А почему бы и нет? Ведь любит же мадам Альмаро своего мужа, несмотря на двадцать пять погибших от удушья в Ага… Ее лицо, залитое слезами: «Он — мой муж!» А если сунуть это письмо под нос Монике? Что тогда она скажет?

Но я и не пытался угадать ее ответ: я знал, что ни о чем не спрошу ее. К чему портить эту ночь? Разве это не последняя наша ночь? Завтра, после полудня, я превращусь в человека, за которым охотятся. И это «завтра» простиралось передо мной, как неизведанное море. Потом я буду вспоминать и эту ночь, и эту комнату, и голос Моники, и ее тело. Подобно Андре, который там, в Германии, ночами тоже думает о ней и со стоном валится ничком….

Моника ждала меня в постели. Мягкий свет лампы выхватывал из полумрака ее плечо… Забыть обо всем. Ни о чем не думать…

Никогда еще, кажется, я не любил ее так, как в эту ночь, и никогда еще она не была такой нежной и покорной.

Около двух часов ночи я уловил шорох шагов на лестнице. Я протянул руку к куртке, которая висела возле кровати, на спинке стула Моника лежала рядом. Мое движение насторожило ее.

— Что ты ищешь?

— Молчи, спи.

Я подумал: «Как можно драться нагишом!..» Прислушался. Дыхание Моники мешало мне улавливать шум шагов. Вот они миновали нашу дверь и затерялись где-то в верхних этажах.

Будто желая успокоить меня, Моника шепнула:

— Это соседи с пятого этажа.

Я подождал еще немного и только потом вытащил руку из кармана куртки, где лежал револьвер. Волнение улеглось, красные точки уже не плясали перед глазами. Бок о бок со мной лежало какое-то существо без лица, с очень нежной кожей, его сонное дыхание становилось все глубже, все ровнее… Мне не спалось. Открыв глаза, я уставился в темноту. Через несколько часов займется новый день. Воскресенье. Но это воскресенье будет не похоже на другие. Через несколько часов автомобиль Альмаро вырвется из Шершеля, окажется на дороге, огибающей гору Шенуа и устремится к Алжиру… Навстречу дулу моего револьвера… Мне казалось, утром я убью не Альмаро, а самого себя. В эту минуту я почувствовал себя страшно одиноким, отрешенным от всего мирского, словно человек, который уединился от людей, чтобы пустить себе пулю в лоб…

Я осторожно встал с постели, подошел к окну, поднял жалюзи. Надвигалась гроза. Я посмотрел на Алжир, на темные груды домов. Сверху улица казалась вырубленной в земле траншеей. Пустынная, печальная улица, освещенная одиноким фонарем. Вдалеке за крышами раскинулся круглый, зеленый залив с белой полоской мола, похожего на шпагу на подносе. В бледнеющем небе громоздились высокие горы облаков.

Ко мне подошла Моника. Она завернулась в простыню, придерживая ее кулаками у груди. Одно плечо у нее оголилось.

— Что с тобой? — спросила она.

— Ничего.

— Не спится?

— Угу.

Она стесняла меня.

— Скоро пойдет дождь. Летняя гроза. Во второй половине дня будет хорошая погода.

Она говорила так тихо, будто боялась разбудить кого-нибудь в комнате.

Я сказал:

— Ложись спать. Я лягу немного погодя…

Она ушла, а я опять посмотрел на город. С запада тянул легкий ветерок, небо застилали все новые и новые тучи, похожие на тяжелые клубы дыма от гигантского пожара.

А что, если мадам Альмаро поставила на ноги полицию? Что она сделала после того, как я ушел?.. А вдруг меня схватят до того, как?.. Лучше бы я переночевал у Сориа. И, к тому же, так я никогда бы и не узнал, что Моника писала Андре…

В порту поднимались к облакам дымки. Я наклонился, жадно вглядываясь в этот уснувший город и в эти дымки, вившиеся в ночи. Алжир спал. А за несколько тысяч километров отсюда люди бодрствовали, стараясь уничтожить кого-то или сами спастись от уничтожения… Мне казалось, что я слышу их крики — прибой грозовых туч как бы доносил их до меня через безмолвие и беспредельность звездных полей. Но нет. Это всего лишь отзвук моей собственной жизни, биение крови в моей пылающей голове. Что сейчас делает Альмаро? Может быть, спит глубоким сном? А может быть, и во сне его тревожит какое-то смутное предчувствие, порождение моего жгучего желания убить его, того желания, что не дает мне спать? Действительно ли существуют такие предчувствия, о которых мне говорили некоторые товарищи, воевавшие в сороковом году? (Перед глазами — Альмаро. Снедаемый тревогой, он в ужасе привстал на кровати во мраке своей комнаты в Шершеле!)

Что ж, самое разумное сейчас — заснуть. Но мне казалось, что никогда в жизни я не смогу больше спать!

Утром тонкие солнечные иглы проскользнули в комнату сквозь щели жалюзи и разогнали тяжелую дремоту, которая все же одолела меня на рассвете.

Неожиданно я повернулся к столу, поискал книгу. Письма в ней уже не было.

И тогда вся усталость этой ночи сжала мне виски.

Моника заметила, что я не сплю. Она подбежала к кровати, бросилась мне на грудь. От нее пахло чистой кожей, туалетным мылом. Она улыбалась, и мне приятно было видеть ее усталые глаза и припухшие губы… Она едва слышно шепнула мне что-то нежное, но я плохо ее слушал. У меня вдруг вырвалось:

— Интересно, сколько сейчас времени?

Эта невольная грубость, кажется, ей очень понравилась, и она весело откликнулась: