На глубоких виражах - [5]

Словом, совсем неожиданно я стал героем дня. А в этот же вечер...

На общем построении мне было приказано выйти из строя. Признаться, выходил я с вполне понятным душевным трепетом - надеялся: или какая-нибудь награда или, на худой конец, благодарность. Отпечатал положенные уставом шаги и замер по стойке "смирно". Товарищи смотрели на меня во все глаза они радовались, они ликовали вместе со мной.

Каково же было изумление всех, когда младшему лейтенанту Луганскому объявили об аресте и приказали сдать оружие. Я не поверил своим ушам: оказывается, сегодняшней молодецкой атакой я сбил... наш, советский самолет.

До сих пор не понимаю, как это произошло. Или разведчик шел без опознавательных знаков или я в горячке и азарте не заметил звезд на плоскостях. Но ведь был же сигнал тревоги! Значит, кто-то ошибся раньше меня, дав приказ подняться в воздух?.. Позор был неслыханный!

Меня взяли под стражу и отвели в какой-то сарай. Лязгнула дверь, загремел засов. Я бросился на землю и схватился за голову. Все было кончено. Не видать мне больше самолета, не подняться больше в воздух. Конец всему.

События на самом деле приняли весьма угрожающий оборот. Враг народа... От этих двух слов в ту пору леденела кровь. Человек с клеймом "враг народа" не мог надеяться на снисхожденье, он становился изгоем и исчезал бесследно. Еще в училище мы читали о потрясающих "разоблачениях". Погибали легендарные люди, чьи имена навеки связаны с историей советской власти... Так называемые "враги народа" находились и среди нас. Вдруг узнавали мы, что арестованы такие-то и такие-то боевые товарищи, смелые, честные, безупречные люди. Что ни день, то "открытие"..

И вот ужасное обвинение пало и на мою голову. Враг народа... Это я-то! Мне хотелось плакать, кричать, взывать к справедливости. Что за чудовищная ошибка! Ну, виноват я, ну, накажите. Но - враг народа!.. Да никогда, никогда в жизни!

И вот долгими ночами, один-одинешенек, я много думал над тем, что произошло, перебирал в памяти все сколько-нибудь значительные события своей такой еще короткой, такой бесцветной жизни.

1936 год. Год замечательного взлета советской авиации. Беспримерные перелеты, высотные рекорды," "Комсомолец, на самолет!" - этот лозунг был в те дни самым популярным в нашей стране. Вот один из номеров "Комсомольской правды" лета 1936 года. Вся третья страница заполнена письмами юношей и девушек, которые горячо поздравляют славных соколов-летчиков с их выдающимися успехами и заявляют о своем желании влиться в ряды авиаторов. В центре газетного листа большая фотография - улыбающийся юноша в шлемофоне, с пристегнутым парашютом, снятый в полный рост, бодро шагает по полю аэродрома. Под снимком подпись: "Кто он, этот молодой летчик? Нужно ли называть его фамилию? Ведь он похож на тысячи своих сверстников, обучающихся искусству летного дела в авиашколах, аэроклубах, планерных станциях".

Снимок этот как бы символизировал массовый поход молодежи в авиацию.

Именно в те дни я и заявил своей матери о желании стать летчиком,

Мать пыталась отговорить меня. Она хотела, чтобы я стал врачом. Почти всю жизнь она работала прачкой и знала: врач - человек обеспеченный, уважаемый. Но я и слышать не хотел о враче. Тогда пошли к деду. У нас уж так было заведено: что дед скажет, тому и быть, Дед Афанасий был стар (дожил до ста семи лет) но сохранял ясность рассудка, был крепок и, главное, удивительно справедлив. У него было шестнадцать детей, и все слушались его беспрекословно. В Алма-Ату он приехал из Воронежа, целый год ехал на волах...

Выслушал нас с матерью дед Афанасий и неожиданно изрек:

- На великое дело Серега решился, нехай летает. Грех обрезать крылья, когда они сами растут.

Ах, если бы знал дед Афанасий, в какую беду занесут меня эти крылья!

Долго решалась судьба провинившегося летчика. Тряхнули тогда и деда и мать - все узнавали, кто такие, нет ли хоть в родне вражеского семени. Я не уверен, как закончилось бы дело, если бы не бригадный комиссар Ветров (забыл, к сожалению, имя и отчество).

Он один нашел в себе силы встать на защиту молодого летчика. Мне не довелось узнать, кто помогал бригадному комиссару в его борьбе за мою жизнь (а ведь в то время такое заступничество грозило бедами и самому Ветрову), но все завершилось благополучно.

И если мне не обрезали крылья, которые тогда только-только начинали прорастать, то лишь благодаря стойкому заступничеству справедливого, по большевистски ясновидящего человека с ромбиком бригадного комиссара в петлице.

После окончания военных действий наша эскадрилья была вызвана в Москву для получения правительственных наград.

Вечно юной, неповторимо прекрасной показалась нам древняя Москва. Целыми днями ходили мы дружным табунком по ее улицам, площадям, скверам. Великий город строился, озеленялся, москвичи деловито бежали по своим учреждениям и заводам, а вечерами заполняли парки, кинотеатры, кафе. Это был последний мирный год советских людей, и хоть события в Абиссинии, в Испании, в той же Финляндии говорили о приближающейся военной грозе, все же трудно было поверить, что ровно через год над нашей страной нависнет мрачная туча, разразится невиданная в истории кровопролитная война.