На глубоких виражах - [24]

- Чего не спишь, Валерик? Не устал?

Молодой летчик хочет подняться, но я кладу ему руку на плечо.

- Сиди, сиди.

- Не то, товарищ капитан, - жалуется Валерка. И устал, и не могу. Только закрою глаза - кресты. Со всех сторон кресты! Кошмар какой-то!

Помните, как в "Тихом Доне" Григорий Мелехов переживает смерть первого австрийца, которого он зарубил? Летчик зачастую не видит врага в лицо. Но кресты на вражеской машине отчетливо врезаются в память.

- Иди, спи, Валерик, - говорю я летчику. - Это бывает.

- С вами тоже было, товарищ капитан?

- А как же! С каждым.

- Вы понимаете, - оживляется Федоровский, - ведь враг же, немец! А вот мерещится... Черт бы его побрал!

Выговорившись, Валерий успокаивается и идет спать. Завтра снова трудный день, нужно восстановить силы. Я смотрю ему вслед и думаю: привыкнет, Но привыкнуть Валерке не пришлось: он успел лишь получить орден Красной Звезды за первые успехи и вскоре погиб в воздушном бою.

"Операция "Цитадель", - пишет в своих воспоминаниях гитлеровский фельдмаршал Манштейн, - была последней попыткой сохранить нашу инициативу на востоке. С ее прекращением, равнозначным провалу, инициатива окончательно перешла к советской стороне. В этом отношении операция "Цитадель" является решающим поворотным пунктом войны на Восточном фронте".

Советские войска выиграли Курский поединок.

Бои шли за Харьков. Многострадальный Харьков! Повсюду густые столбы дыма поднимаются высоко к небу. Город в развалинах. С чердаков и из подвалов бьют орудия. Немцы создали мощную оборону, и проломить ее нелегко,

В неглубоком, наспех отрытом окопе радист у микрофона монотонно выкрикивает позывные:

- Я - Рис! Я - Рис!

Рослый полковник с планом Харькова в руках строго спрашивает радиста:

- Есть у них движение или нет? Перерезано Полтавское шоссе?

В этот день на всех командных пунктах, всюду - на траве и планшетах, на раскладных столиках и досках - вместо карт лежали планы города Харькова. Напряжение битвы нарастало с каждым часом, С утра до вечера неумолчно били пушки и минометы. Эскадрильи самолетов проносились над окраинами города, и внизу поднимались столбы дыма и пыли.

Шел бой, уже не первый за эту городскую окраину, называемую Холодной Горой. Многие бойцы с медалями и орденами на груди, полученными еще а зимних боях, рассказывали, как в морозный февральский день мчались они на лыжах, с ходу врываясь в кварталы Холодной Горы. Она и теперь, как в тот раз, являлась ключом к Харькову.

- Как только возьмем ее - дело сделано!

Враг сопротивлялся жестоко.

Ломая оборону, части Советской Армии в то же время обтекали город, и линия фронта все больше и больше напоминала петлю, которая захлестывала немцев, упорствующих в своем стремлении удержать Харьков.

Захваченные пленные показали, что в городе укреплены все важнейшие перекрестки. На окраинах сидели полки потрепанных под Белгородом и пополнявшихся прибывающими резервами дивизий. На улицах появились эсэсовцы. Офицеры внушали солдатам, что Харьков будет обороняться до последнего патрона, ибо сдача его равносильна потере всей Украины, В частях был оглашен особый приказ Гитлера удержать Харьков во что бы то ни стало.

Но все было напрасно. Мощь наступления советских войск нарастала с каждым днем. Враг отступал.

В эти дни на фюзеляже моего самолета появилась двадцатая звездочка лицевой счет сбитых вражеских машин.

Техник Иван Лавриненко обладал философским складом ума.

- Вот интересное дело, товарищ капитан, - неторопливо говорил он, сидя на заросшем травою бугорке. - После войны бы взять бы да проехать по всем тем местам, где вот сейчас приходится... Дунаева бы взял с собой, Колю бы Шута... Ну, кого бы еще?.. Да, Корниенко! Интересно бы.

Стоял тихий теплый вечер. Догорала заря. Скинув гимнастерку, я сидел по пояс голый и, ловчась перед крохотным зеркальцем, старательно намыливал щеки. Лавриненко, умаявшись за день, отдыхал, наслаждался покоем и задумчиво дымил папиросой.

- А ведь после войны, товарищ капитан, на этих на самых местах люди хлеб сеять будут. Это уж наверно. А может, овес. А может...

Резкий телефонный звонок в землянке прервал размышления техника.

- Вы брейтесь, брейтесь, - сказал он. - Я отвечу.

Лавриненко нырнул в землянку, и тотчас оттуда разделся его беспокойный голос:

- Товарищ капитан, вас!

Звонил командир дивизии генерал Баранчук. Ничего не объяснив, он только справился, я ли это, и крикнул:

- В воздух!

Я понял его с полуслова.

Лавриненко уже проворно стаскивал с самолета маскировочную сеть.

Без гимнастерки, с намыленным лицом я бросился в кабину и, не прогревая мотора, пошел на взлет. Парашют, - думаю, - в воздухе как-нибудь приспособлю.

Однако в воздухе оказалось не до парашюта. Я увидел торопливо уходящий на свою сторону двухмоторный "хейнкель". Это, по всей видимости, был разведчик. Сфотографировал что-либо серьезное... Недаром генерал позвонил сам.

Привычно захожу "хейнкелю" в хвост. Вражеский стрелок встретил меня пулеметной очередью, А ведь у меня парашют не пристегнут! - мелькнуло в голове.

"Хейнкель" начинает отчаянно маневрировать. То уйдет в крутое пике, то вдруг взмоет вверх, Глядя, с какой легкостью вражеский летчик бросает тяжелую машину, я подумал, что летят на разведчике зубастые звери.