На главном направлении - [71]

* * *

Зернов только утром узнал, что ночью с переднего края принесли раненого Фомина. Ни санитары, ни врачи — никто толком не знал, где был ранен сержант Фомин. Говорят, что его принесли разведчики и снова ушли.

Бронебойщик в тот же час сбежал из санитарной роты. У входа в блиндаж разведчиков Зернова остановил дневальный:

— Входить нельзя, — и загородил путь автоматом.

— В чем дело? Не узнаешь своих?! — возмущенно спросил Зернов.

— Узнаю, но командир взвода приказал никого не впускать.

— А где он, твой командир?

— Ушел.

— А разведчики?

— Тоже с ним ушли.

— Кого же ты охраняешь?

— Блиндаж… Да что ты привязался! Приказано не пускать — значит, поворачивай! — И, приподняв на груди автомат, дневальный сделал шаг вперед.

— Ох, и хитрый народ эти разведчики! — маневрируя, заметил Зернов. — Сознайся, что все спят, а ты охраняешь их сон.

— Хотя бы и так, а тебе докладывать не собираюсь. Поворачивай. Придешь позже.

Зернов хотел было пройти напролом, но дневальный твердо стоял на своем.

— Доложи командиру, что когда разведчики спят, войска бодрствуют, — ехидно, с насмешкой намекнул Зернов на беспечность разведчиков опять же с целью задуманного маневра: отвлечь дневального от прохода и проскользнуть в блиндаж.

— Ты хотел сказать наоборот, — послышался сзади голос. — Когда войска отдыхают, разведчики бодрствуют!

Зернов повернулся. Перед ним стоял командир взвода разведки, который только что вернулся от командира полка.

— Тьфу! — Зернов громко выдохнул, собираясь с мыслями, но командир взвода предупредительно поднял палец:

— Тише, не гуди, — и, остановив свой взгляд на дверях блиндажа, вполголоса сообщил: — Спит…

— Он?!

— Посмотри.

Через квадратное отверстие, сделанное в дверях, виднелся мигающий свет самодельной настольной лампы. В тот момент, когда Зернов заглянул в окно, маленький, величиною с ноготок, огонек пробежал по обуглившемуся фитилю и погас.

Командир взвода разведки хотел удивить Зернова, но, заметив, что в блиндаже кто-то потушил огонь, сам удивился.

— Ну пусти же! — нетерпеливым шепотом попросил Зернов и рванулся в блиндаж.

В полосе света, проникшего в темный блиндаж разведчиков через окошечко двери, мелькнул небольшой сверток бумаг с обгоревшими клочками. На столе, возле потухшей лампы, показалась рука Кости. Ища на ощупь спички, чтобы снова зажечь лампу, он будто не замечал, что в блиндаж вошел Зернов.

— Костя, это ты?! — спросил бронебойщик дрожащим от волнения голосом.

— Я, здравствуйте, — ответил Костя.

В этот блиндаж он пришел с разведчиками всего лишь три часа назад. Они нашли его в подвале разбитой школы.

Усталый, голодный Костя, к удивлению разведчиков, готов был еще на день остаться там. Он был неузнаваем: лицо, руки — в саже, фуфайка и брюки — в пепле, за пазухой, под ремнем, в кармане — какие-то свертки бумаг.

— Не говорите никому, не говорите про меня. Скажите, встретились и все. — Это единственное, о чем просил Костя разведчиков, намекая, что если они выдадут его, то он сбежит от них. Разведчики дали слово молчать, так и не поняв Костиной тайны.

Здесь, в блиндаже, Костя съел размоченную галету и выпил полкружки чаю с сахаром. Вскоре усталость и сон свалили его.

Костя и во сне видел то, что было наяву. Проснувшись, он сразу же ощупал себя. Все, что было спрятано в карманах, под гимнастеркой, осталось на месте. «Молодцы разведчики, слово сдержали, ничего не тронули. Может, сейчас приступить к делу? Никого нет, тихо, тепло…»

Мигающий огонек самодельной лампы, удобный для работы уголок с такой же тумбочкой, какая была у Кости дома, на Тургеневской, мягкое кресло, принесенное разведчиками из конторы завода, манили его к себе.

Теперь для Кости каждая минута была дорога. Присев к столу, он жадно принялся разбирать и просматривать листки бумаги. Тут, как назло, погас огонь.

— Тьфу, растяпа! — выругал себя Костя, ища спички.

В это время и вошел Зернов.

Костя не знал, как ему вести себя сейчас с Зерновым, ведь даже другу он пока не мог рассказать о том, чего решил добиться. «Сделаю, тогда скажу и покажу», — твердо решил он, оказавшись на руках у Зернова, который целовал его и прижимал к себе.

8. В подземелье

В полночь, накануне праздника двадцать пятой годовщины Октября, над осажденным гарнизоном послышались звуки мотора самолета По-2, который называли тогда «кукурузником». Он кружил над полком по условленному маршруту, выжидая ответных сигналов. Но, как только взвилась первая желтая ракета, немецкие позиции ощетинились. Застрочили пулеметы, затявкали зенитки, а прожекторы, располосовав темноту, начали обшаривать небо. Очереди трассирующих пуль и снарядов, вычерчивая искрящимися штрихами непонятный рисунок, старались поймать самолет, но он куда-то увернулся. Тарахтящие звуки мотора заглохли.

— Вот гады, не пустили…

Вдруг над самым блиндажом санитарной роты пронесся шорох, напоминающий быстрое скольжение лыжника. Рядом бухнулся мешок, затем второй, третий… Мотор снова заработал. Самолет, сделав крутой разворот, взмыл. Никто не знал имени этого отважного пилота, но сколько ему было благодарностей за то, что он, прорвавшись сквозь завесу огня, доставил с Большой земли продукты! Сделав еще один круг, «кукурузник» направился за Волгу. Снова всполошились вражеские зенитки, но было уже поздно.