На главном направлении - [45]

Чтобы не встречаться с санитарными машинами, он пошел по лесной тропе, усыпанной листьями… Шуршат листья, будто уговаривая Костю остановиться и послушать их шепоток, но разве можно медлить, коль решено прорваться в город!

Вечером, обогнув хутор Бурковский, Костя снова вышел на дорогу, что вела к переправе. Сюда доносились раскаты взрывов. Казалось, там, за Волгой, без конца злорадно грохочет гром.

Сквозь зеленые космы дубов стал вырисовываться багровый купол сталинградского неба.

Огромный город по-прежнему утопал в огне и дыму. «Что же там горит? Ведь остались только камни!»

Показалась Волга. У переправы, под каждым деревом, в кустах и на берегу сидели бойцы. В ожидании очередного парома они молча смотрели на сталинградский пожар. Чадило… Люди кашляли в руку, словно отсюда их могли услышать враги.

— Эй, малец, ты куда?

Костя оглянулся и не сразу понял, с какой стороны донесся этот голос.

— Домой.

— А где у тебя дом?

— В Сталинграде.

— А ты сам откуда?

«За кого меня тут принимают?» — подумал Костя и ответил сердито:

— Нашли первоклассника, меня не запутаешь…

Навстречу вышел боец с длинным, как пика, бронебойным ружьем. Широкие поля плащ-накидки преградили дорогу. Боец смотрел сверху, и, сдерживая улыбку, продолжал допрашивать:

— Давно из Сталинграда?

— А вы откуда сюда пришли? — в свою очередь спросил Костя и подумал: «Надо дать отпор, иначе заклюют».

— Не сердись, парень. Я оттуда же, откуда и ты. По тапочкам вижу. Только я из госпиталя такие «туфли» не уношу. Это не солидно.

У Кости загорелись уши, щеки. В спешке он забыл оставить в госпитале эти — будь они неладны — тапочки и теперь не знал, что ответить. В это время из темноты донесся голос:

— Зернов, к командиру!

Бронебойщик круто повернулся и, уходя, сказал:

— Подожди минутку. Отправлю команды и поговорим.

По берегу пронесся шорох. Это бойцы поднялись и пошли за бронебойщиком.

Костя снял тапочки, завернул в большой лопух, перевязал лозой и, держа сверток в руках, как горячий уголь, направился к другому причалу, где разгружались лодки, прибывшие из Сталинграда. Среди взрослых Костя заметил девочку лет двенадцати.

— Ты с кем? — тихонько спросил он сверстницу.

— С мамой, — ответила девочка.

— Далеко едете?

— Далеко. Мама говорит, по железной дороге поедем туда, где не бомбят.

— Правильно, — одобрил Костя и попросил девочку, когда они будут в Ахтубе, забежать в госпиталь и передать сверток. — Передашь? — спросил он и тут же сунул ей в руки сверток.

— Ладно. А кому передать? — поинтересовалась девочка.

Но Костя скрылся в темноте. Он будто не слышал ее вопроса, торопливо спустился под яр и остановился возле группы бойцов, ожидающих лодки.

Прислушиваясь, что говорят бойцы, Костя подошел к воде.

А пожар, разбрасывавший красные клинья во все стороны, отражался в Волге и освещал левый берег. От взрывов, казалось, вздрагивала даже луна и звезды. Бойцы тяжело вздыхали.

— Не надо смотреть, — как-то неожиданно для себя произнес Костя и, поняв, что сказал кстати, добавил: — Надо скорей плыть.

Заскрипели весла, забулькала вода. Одна за другой от левого берега отчаливали лодки, но Костя продолжал стоять на берегу.

Постояв еще минуту у лодочных причалов, Костя решил пойти к начальнику переправы и прямо сказать, что ему надо быть в Сталинграде, потому что там его отец, командир полка майор Пургин.

На взвозе паромной переправы — сутолока. Люди, бегая, таскают ящики, мешки, перекатывают орудия, и не поймешь, кто из них старший. Кого ни спроси — и разговаривать не хотят: не мешай, малец, — и все. Но вот над головами засвистели снаряды. Раздался взрыв, другой, третий. Все, кто был на взвозе, припали к земле. Костя будто ждал этого момента. Он проскочил на паром и, забившись между ящиками, укрылся каким-то брезентом. В темноте, под брезентом, Костя чувствовал себя лучше, чем в белой палате.

Вскоре паром отчалил от берега…

* * *

Заводские трубы закачались, как тростинки камыша на ветру. Не веря своим глазам, Фомин прижался к косяку, чтобы убедиться, качаются ли трубы. Но вот и пол, словно зыбкая трясина, заходил под ногами.

«Опять тонные фугаски вываливают», — определил Александр Иванович, прислушиваясь к нарастающему гулу тяжелых немецких бомбардировщиков.

Еще секунда — и толстые кирпичные стены двухэтажного дома, приспособленного под запасный наблюдательный пункт, задрожали мелкой дрожью. Фомин мог спуститься в подвал, в надежное бомбоубежище, и сидеть там до конца налета. Но он остался на месте: поставил его на этот пост генерал Пожарский.

Едва ли кто другой из наблюдателей так хорошо знал этот заводской район города, как Александр Иванович. На его глазах росли и ширились рабочие поселки и заводские корпуса «Красного Октября» и тракторного завода. Не заглядывая в карту города, он мог в любую минуту сказать, где какая улица, где что находится. Именно поэтому Пожарский назначил его наблюдателем на свой запасный наблюдательный пункт.

Но что может сообщить сейчас даже Фомин, когда окно заволокла густая пыль штукатурки, осыпавшейся с потолка и стен?

Лишь на мгновение наступившее просветление позволило ему увидеть падающую стену завода «Красный Октябрь» и огромные извержения земли, кирпича, металлических конструкций, подброшенных взрывами бомб над территорией тракторного завода.