На главном направлении - [30]

Зимнее наступление продолжалось. Благодаря снежным дорогам автотранспорт более или менее бесперебойно доставлял боеприпасы и продовольствие дивизиям. Но как подать все это в полки? Здесь на смену машине пришли сани.

Легко сказать — сани. Об оснащении ими войск тоже надо было подумать заблаговременно. Ведь на военных складах не было ни саней, ни специальной упряжи. Пришлось обратиться за помощью к местному населению и одновременно налаживать изготовление их своими силами. К концу декабря 49-я армия имела уже более трех тысяч саней с упряжью. Было сформировано несколько гужевых транспортных рот. В январе и феврале 1942 года вся масса перевозок в войсковом тылу легла на гужевой транспорт.

Однако чем больше гужевого транспорта, тем больше нужно лошадей, а следовательно, и фуража. Чем кормить 4 тысячи лошадей? Мы начали скармливать уцелевшие соломенные крыши и остатки фуража, покинутого эвакуированными жителями. Вскоре на всем фронте наступил жесточайший фуражный кризис.

Далеко в тылу, в пойме Оки, стояли десятки тысяч копен сена, скошенного летом 1941 года. Никто его не вывозил, и ему грозила полная гибель от весеннего паводка. Уже давно мы прослышали про это сено и подумывали, как бы воспользоваться им прежде, чем разольется река. Но для этого требовалось бросить в район сенозаготовок сотни саней с лошадьми и сотни бойцов, раздобыть сенопрессовальные машины, проволоку и шпагат. Мы тщательно разработали план сенозаготовок и доложили его члену Военного совета бригадному комиссару А. И. Литвинову. Он сразу и решительно поддержал нашу инициативу. В течение декабря и января было запрессовано и вывезено к железной дороге свыше 5 тысяч тонн отличного сена, и в те дни, когда 49-я армия осталась почти без фуража, стали поступать один за другим железнодорожные составы с сеном.

Мы не только избежали такого ужасного бедствия, как массовый падеж коней, но оказались настолько обеспеченными по сравнению с соседями, что часть нашего сена начальник тыла фронта взял в свое распоряжение и передал другим армиям. В 50-й армии, например, у нашего соседа слева, конский падеж достиг наибольших размеров. Справедливости ради, следует признать, что в этой беде надо было винить не одних работников тыла. Конечно, и нашим лошадям пришлось бы так же плохо, как лошадям 50-й армии, если бы до этого командующий армией и член Военного совета не поддержали инициативу своих тыловиков.

У нас с командармом, как это часто бывает на войне, дружная работа перешла в личную дружбу. Мы даже условились оставаться неразлучно в одной армии до конца войны.

Один случай показал, как относился ко мне командарм. В январе 1942 года в ходе наступления штаб нашей армии переместился в деревню Барсуки, восточнее Юхнова. Здесь же находился и я с небольшой группой командиров тыла. Возвратившись из какой-то дивизии весь продрогший, я был рад жарко натопленной избе. Раздевшись, присел за столик и стал рассказывать о положении дел в дивизии. Тут же был секретарь парторганизации управления тыла армии И. И. Панкратов. Хозяйка с девочкой возилась у печки. Вдруг все обрушилось. Я пришел в сознание лишь после того, как меня извлекли из-под развалин и тлеющих обломков. Немецкий самолет, пролетая над деревней, угодил 100-килограммовой бомбой прямо в нашу избу. Погибло семь человек, в их числе и хозяйка с девочкой. Мой автомат, висевший на стене, перебило осколком пополам, в бурке оказалась добрая сотня дыр, а сапоги, лежавшие на полу, были изрешечены. Я отделался лишь легкой контузией. В этот момент возвращался с передовой командарм. Увидев догоравшие обломки моей штаб-квартиры и узнав, что в момент прямого попадания бомбы в избе находился я, он заплакал.

Все мы горевали по И. И. Панкратову, которого не стало после этой бомбежки. Это был необыкновенный человек. Партийную работу он начал еще в 1906 году как один из организаторов забастовки на Казанской железной дороге. Позднее жил несколько месяцев на Капри, общаясь там с Горьким. Немало лет провел в сибирской ссылке. В 1941 году ему было за пятьдесят — возраст не призывной, но Иван Иванович решил вступить в ополченскую дивизию. В райвоенкомате ему в этом отказали, принимая во внимание возраст и служебное положение. Тогда он пошел в другой военкомат, где умолчал о своей работе, предъявив лишь партийный билет. Тут же был зачислен в ополченцы и через несколько дней сражался под Москвой. Когда его дивизия, понесшая большие потери, переформировалась, И. И. Панкратова перевели в 49-ю армию на должность делегата связи при начальнике тыла армии. Люди, занимавшие эту должность, обычно ездили в войска с разными поручениями, но, естественно, мы не могли «гонять» такого солидного человека по командировкам. Как раз в это время создавалась парторганизация управления тыла армии, и Панкратова избрали секретарем. Скоро он завоевал всеобщее уважение.

Не было сомнения, что Иван Иванович погиб. И вот в 1946 году, подойдя однажды к телефону, я услышал:

— С вами говорит Панкратов, Иван Иванович…

Опомнившись, я попросил Ивана Ивановича немедленно приехать ко мне.