На французской земле - [7]

Он упал на то место, где перед этим были расстреляны русские. Их трупы лежали у подножья стены; и то, за что он ухватился в своем падении, были окровавленные волосы на голове одного из расстрелянных.

И тогда он заплакал.

Он вернулся в свой отряд; до этого он пролежал около месяца в одном частном доме. Его скрывала у себя француженка, женщина лет тридцати, в очках. Я видел потом ее фотографию. У нее было неподвижное, ничем не замечательное лицо, но я думаю, что она и умерла бы перед немецким отрядом расстреливателей, не изменив его спокойного выражения.

Он был расстрелян 22 июня 1944 года; его арестовал отряд SS, переодетый в костюмы французских рабочих. Как сказал мне об этом старший товарищ Порика, командир его партизанского батальона, — смерти уже некуда было отступать перед ним. Но, конечно, никто из тех людей, которые его знали, не забудет никогда огромную тень этого человека. И во всем трагизме его мгновенного исчезновения есть беглый отблеск той неудержимой и неумирающей силы, которая создала его родину и остановила, как стена, в течение долгой ее истории, все волны иностранных нашествий.

* * *

Я всегда задавал себе вопрос: как эти люди могли действовать в чужой стране, о которой они ничего не знали? Мне приходилось с ними встречаться — многие из них проходили через Париж, тот самый Париж, где была Oberkommandatur[10] на площади Оперы, и множество разнообразных немецких штабов, и роскошные дома, где жили агенты гестапо, и все остальное, — и который, помимо этого, был распределительным пунктом, откуда отправлялись в разные районы Франции советские партизаны.

Один из них рассказывал мне, что их лагерь был расположен недалеко от Парижа — «на горке, в лесу», — сказал он; и вот как-то, узнав, что там есть советские, туда буквально приползла на животе русская эмигрантская девочка пятнадцати лет, которая с ними заговорила. Она приходила к ним почти каждый день, приносила им еду, расспрашивала их о том, как они жили в России, и вскоре все небольшое население этого местечка знало чуть ли не биографию каждого из них. В них принимали участие все французы, эта эмигрантская семья, старенькая швейцарка, которая жила там же. Все они подвергались риску немецких репрессий! Но через некоторое время пленных перевели на север Франции. Именно оттуда они бежали. Они завязали отношения с хозяином маленького кафе и объяснили ему, хотя никто из них не говорил по-французски, что они хотели бы написать письмо туда-то и получить оттуда ответ. Он согласился. В письме, которое они послали этой эмигрантской семье, они просили штатское платье. Его им прислали — постепенно, в несколько раз. За день до получения последней посылки дом, в котором находилось кафе, был разрушен бомбардировкой. Они все-таки ухитрились получить на почте этот последний пакет.

Затем они стали готовиться к побегу. Немецкий солдат, стороживший их, спал у входной двери. Они приучили его к тому, что ночью один из них выходил из барака: постоит на воздухе несколько минут и возвращается. Постепенно их отлучки становились все более длительными, и немец, зная, что они всегда возвращаются, перестал обращать на это внимание. В одну прекрасную ночь двое из них — их было три товарища — вышли, обошли барак и приблизились к своему окну, оттуда третий выбросил им штатское платье для всех. Потом он тоже вышел, они переоделись, закопали свою казенную одежду в лесу и пешком пошли в Париж. Дороги они не знали, спросить не могли. И вот, через некоторое время, выйдя из лесу, где они проводили вторую ночь своей свободы, они увидели женщину, которая шла им навстречу. Им показалось, что она не похожа на француженку, в ее лице было что-то славянское. Они заговорили с ней по-русски; на их счастье, она оказалась полькой. Она купила им билеты; все вместе они сели в поезд и проехали в Париж. Оттуда они пешком дошли до «леска и горы» — и весть об их прибытии, конечно, мгновенно распространилась среди населения. Они прожили там еще несколько недель, потом Антон Васильевич отправил их в партизанский отряд, в котором сражались до августа месяца 1944 года.

* * *

Они бежали отовсюду — из Голландии, из Бельгии, из Эльзаса, с севера Франции, с юга, из центральных департаментов. Конечно, было бы ошибочно думать, что все советские пленные до одного действовали так. Это был отбор. Среди множества пленных не могло, конечно, не быть провокаторов, шпионов, негодяев и просто слабых людей, не выдержавших страшного испытания войной. Таких немцы старались использовать. Это была тоже одна из характерных черт последних лет европейской истории: Германия в этой войне, вне своих границ, могла рассчитывать только на поддержку предателей. В силу исторического парадокса, ее ставка была сделана именно на ту европейскую «гниль», против которой, якобы, была направлена вся борьба национал-социализма. Ставки всегда бывают либо выигрышными, либо проигрышными. Но, кажется, до сих пор ни одна из них не стоила так дорого.

Среди советских людей, с которыми мне пришлось встречаться во время немецкой оккупации в Париже, попадались, конечно, самые разные типы. Но те из них, которые обнаруживали чрезвычайную гибкость приспособления и которые не были до конца непримиримы к немцам, автоматически отпадали от всех подпольных движений. В этих людях Антон Васильевич разбирался мгновенно и безошибочно. Он как-то сказал мне: