На французской земле - [10]

В комнате гостиницы, за столом, на котором тотчас же появились стаканы с вином, началась беседа, вернее, расспросы о Resistance, организации, способах снестись с ней и т. д. Констатировав, что у Алексея Петровича нет оружия, ему предложили браунинг, от которого он отказался.

Он был, конечно, слишком умен, чтобы формально себя скомпрометировать, на что рассчитывали его собеседники. Он сказал, что не имеет никакого отношения к какой бы то ни было организации и что оружие ему, мирному коммерсанту, не нужно. Единственное, в чем он может им помочь, это отношения с местным населением. Алексей Петрович был в отчаянном положении и прекрасно отдавал себе в этом отчет. Его несчастие заключалось в том, что он попал на провокатора, и это исправить было невозможно. Но в остальном он не сделал ни одной ошибки.

Через полтора часа разговор был кончен, они все вместе вышли из гостиницы. Но тут его попросили на минутку зайти к лейтенанту.

Они пересекли улицу и вошли в казарму.

— Налево, пожалуйста, — сказал Алексею Петровичу переводчик.

Он повернул налево, в коридор, и в ту же секунду почувствовал, что к его затылку приставлено дуло револьвера.

— Ни слова, гад, руки вверх.

Алексея Петровича мгновенно раздели и обыскали, выворотив все карманы и распоров подкладку костюма. — Жить тебе четверть часа осталось, — сказал один из них, держа в руках наведенный на Алексея Петровича автомат. — Марш вперед, ни одного слова и не поворачивай головы ни вправо, ни влево.

Снова прикосновение револьвера к затылку.

Его провели в небольшую конюшню и втолкнули туда. Первые минуты он задыхался от резкой вони. В углу стояла деревянная койка, на ней матрац, кишащий насекомыми.

Он оставался там, в полутьме, с сознанием, что все кончено. Он шагал по конюшне все время, не останавливаясь, множество отрывочных воспоминаний проходило перед ним. Он думал о том, какой опасности подвергаются теперь его друзья в Париже; он вспоминал парижскую улицу и магазин, где его ждала жена; потом, вдруг, он подумал о далеких временах, о береге моря, о тысяче вещей, которые существовали в его сознании и которые теперь были обречены на исчезновение так же, как он, и вместе с ним.

Но прогремел засов, отворилась дверь, и шесть человек вошли для допроса. Они хотели узнать, где его автомобиль. Они выкручивали ему уши и били его ногами. В руках одного из допрашивавших был ключ от чемодана Алексея Петровича — они думали, что это от автомобиля. Они потребовали от Алексея Петровича записку для хозяйки гостиницы с просьбой выдать чемодан — и ушли.

И вот ночь — последняя ночь его жизни, как он думал тогда.

Он боялся одного, как он говорил мне потом, — потерять человеческий облик и, не выдержав пытки, вести себя не так, как он считал нужным. Он выдернул из стены ржавый гвоздь и решил вскрыть себе вены в ту минуту, когда он почувствует, что силы его оставляют. Единственное желание, которое оставалось у него в эти часы, было — умереть так, как должен умереть русский человек в таких обстоятельствах, и ему хотелось бы еще, чтобы его товарищи знали, что он умер спокойно.

Он знал, что бежать или бороться он не мог. Его здоровье не позволяло ему этого, он давно, уже лет десять, страдал от хронической болезни почек, требовавшей хирургического вмешательства, которое он все откладывал. Раньше он откладывал это, так как думал, что обойдется, теперь оттого, что было не время.

Он заговорил с часовым — глубокой ночью. — Что, отсюда дорога — только на тот свет? — Да нет, — ответил часовой, — многие выходят. Вот если по политическому или Resistance, тогда конец.

В шесть часов утра его вывели из конюшни. Он шел по городу под двумя наведенными на него автоматами. Прохожие делали вид, что они его не замечают. Затем его посадили в грузовик, около шофера, и рядом с ним сел лейтенант. В дороге лейтенант начал уверять Алексея Петровича, что он не изменник, что он ни при чем и что, рискуя своей жизнью, он теперь попросился в караул, чтобы помочь Алексею Петровичу. Его намерения были ясны: он хотел, чтобы арестованный попытался бежать, и тогда он пристрелил бы его. — Я считаю вас таким же мерзавцем, как всех остальных, — холодно сказал Алексей Петрович. Его привезли в гестапо того самого города, где он расстался с Мишелем. Его мучила мысль — как предупредить этого товарища, которому грозила такая же опасность. Но сделать он ничего не мог.

Его начали допрашивать трое немцев, один из них — с бабьим лицом и бесцветными глазами. Допросу предшествовал беглый доклад русского переводчика-эмигранта. — Я отказываюсь от услуг русского переводчика, — сказал Алексей Петрович, — и прошу дать мне переводчика-француза. — Почему? — Потому, что я имею основание считать русского переводчика провокатором.

Немецкий офицер гестапо был удивлен, но согласился. Алексей Петрович посмотрел на дверь. У двери стоял лейтенант, который его арестовал. На его руке были часы Алексея Петровича.

И тогда в первый раз за все это время Алексей Петрович подумал, что его положение, быть может, не совершенно безнадежно. Весь план защиты мгновенно стал ему ясен. Когда он сказал мне это, я еще раз подумал, что этот мирный и спокойный человек обладал исключительной силой воли и тем хладнокровием, которое характерно только для очень мужественных людей и которое не покидает их ни при каких обстоятельствах. Через минуту вошла миловидная девушка, немка, которая и служила переводчицей. Первый вопрос был о том, знает ли арестованный, в чем он обвиняется и почему он здесь. Алексей Петрович ответил, что не чувствует за собой никакой вины; он встретил соотечественников, служащих в немецкой армии, они заманили его к себе, избили, ограбили и, чтобы избавиться от него окончательно, выдумали какую-то неправдоподобную историю и привели его в гестапо.