На фарватерах Севастополя - [19]

И когда обеспокоенный контр–адмирал Фадеев на рейдовом катере подошел к борту охотника и спросил Глухова, есть ли раненые, нужен ли буксир, Глухов уверенно доложил:

— Тяжелораненых нет. Катер доведем своим ходом!

Катер под одним мотором вошел в бухту, тотчас стал под кран и был поднят на стенку для ремонта.

Возвратясь с моря, флагманский штурман Дзевялтовский долго умывался и приводил себя в порядок. На вопросы он отвечал односложными «да», «нет» и только после того, как раскурил трубку, рассказал обо всем, что произошло на катере.

— А в общем, — добавил Иван Иванович, — не так страшен черт, как его малюют! И с этими минами можно справиться!

Сразу же по возвращении катера Глухова с моря, как только охотник стал на кильблоки, весь экипаж был выстроен на пристани.

Командующий флотом вице–адмирал Октябрьский обошел строй, здороваясь с каждым офицером и матросом. Он поблагодарил за службу, поздравил моряков с новой победой и приказал контр–адмиралу Фадееву представить их к наградам.

Глава десятая

Был яркий солнечный день. С моря потянул прохладный ветер, и, хотя еще не рассеялся пороховой дым и стволы пушек были горячими после только что отраженного налета авиации, над бухтой, где стояли корабли, воцарилась тишина.

К вечеру в Стрелецкой бухте собрались катера–охотники. После изматывающей качки, после напряженной вахты у пушек и машин морякам хотелось отдохнуть и выспаться, съесть тарелку горячего флотского борща.

Такой уж сегодня был удачный день. Обыкновенно катера подолгу бывают в конвое, неделями не сходят матросы на твердую землю, и только в открытом море встречаются они, приветствуя друг друга сигналами и желая по традиции счастливого плавания.

Но матросы уже позабыли усталость и тяготы штормовых походов. Поэтому и мелькает на берегу волейбольный мяч и под гитару на баке корабля поют:

Мы опять уходим в море,

За кормой бурун кипит,

Знаешь, может быть, не вскоре

Наша встреча предстоит.

Перед вечером в Севастопольскую бухту на катере № 011 пришел командир звена Глухов. В этот спокойный час Дмитрий Андреевич расположился на верхней палубе катера сыграть в домино.

«Пожалуй, я играю первый раз за все месяцы войны», — подумал Глухов, удобнее устраиваясь за дощатым столиком.

Глухов любил домино. Увлекаясь игрой, он иногда открывал новые и неожиданные черты характера у своих партнеров, людей, казалось бы, хорошо известных ему.

Партнером с Глуховым садится старшина второй статьи моторист Воробьев. Плутоватые черные глаза его будто невзначай косятся на костяшки домино в руках соседа.

— Не балуй! — говорит баском флегматичный комендор Никандров и отодвигается от Воробьева.

Раздаются первые, еще негромкие удары костяшек по столу (обыкновенно на кораблях домино делают из красной меди или толстого дюраля, чтобы можно было лихо «припечатать»), и игра с присловьями и шутками пошла по кругу.

Моториста Воробьева перед войной перевели на катер–охотник из другого дивизиона. Он слыл там отстающим, недисциплинированным матросом. И на катере у Глухова в первые дни Воробьев бывало то опоздает с берега, то поскандалит с товарищем, то достанет свой баян и в неурочное время начнет тихонько перебирать лады.

Но потом Воробьев почувствовал, что на корабле он все время находится под недреманным оком механика Баранцева, командира катера, боцмана, что люди эти не только терпеливо учат его и спрашивают с него, но и верят ему.

Однажды катер получил задание выйти в море, чтобы в случае вынужденной посадки помочь нашим тяжелым самолетам, идущим через Черное море, бомбить побережье противника.

А на море надвигалась непогода. Черные штормовые конуса были подняты на метеостанции на Павловском мысу, они раскачивались и на мачтах Константиновского равелина. До войны в такую непогоду катера–охотники в море не выходили. А сейчас нужно было идти. На катере Глухова все было приготовлено и принайтовлено по–походному, по–штормовому.

Когда катер–охотник при встречной волне пришел в заданный район, разыгрался уже сильный шторм. Шквальный ветер с проходящим дождем бил и трепал. Катер то проваливался, и тогда мачта его цеплялась за перистый гребень волны, то вдруг поднимался на водяном валу, и оголенные винты мелькали в воздухе.

Волны заливали корабль, и хотя все люки и горловины были задраены, в носовой и моторный отсеки поступала вода.

Шторм не утихал. Один за другим выбывали из строя матросы, не выдержал и командир катера лейтенант Осадчий.

Глухов все время оставался на мостике. Под его командой наиболее крепкие моряки бессменно несли вахту в машине и на верхней палубе.

Особенно беспокоился Глухов о людях, задраенных в машинном отсеке. По переговорной трубе он запросил механика:

— Как дела, Баранцев? Жив еще?

Переговорная труба долго молчала, затем раздался глухой голос механика:

— Дела не выдающиеся… остались мы вдвоем с Воробьевым на ногах, но работу моторов обеспечим. Разрешите хоть на минутку приоткрыть люк?

— Добро! — ответил Глухов, — делай, как находишь возможным, но до вечера надо продержаться.

Из машинного люка по очереди показывались то седеющая, с редкими волосами голова механика, то курчавая Воробьева. Высунувшись из люка, моряки глотали свежий воздух вместе с соленой водой и, отплевываясь, снова скрывались внизу.